Красная Поляна навсегда! Прощай, Осакаровка - София Волгина
* * *
Хорошо жилось! Все у них было: и что поесть и, что одеть. Малышам мама шила рубашки и штаны сама, а верхнюю одежду, когда еще отец был с ними, покупали в городе. Кроме того, Ирини помнила, как ее патэра, раз или два раза в год, ездил в Москву и привозил всем обновы. Особенно запомнилось, как он, уезжая и приезжая, целовал всех своих детей. Ожидали его возвращения с нетерпением и готовили самое важное, что хотели показать или рассказать к отцовскому приезду.
Когда патера подъезжал к их двухэтажному каменному дому на тарантасе, детвора высыпала во двор и летела к калитке. Старшие, степенно обняв отца, отходили, давая младшим повиснуть у него на руках. Последней обнять мужа подходила мама Наталия-Роконоца. Соседи, завидев Илью из своих дворов, огороженных низким плетнем, спешили выйти, поздороваться, расспросить о Москве, о тамошних правилах, людях, о службах в церквях. Проходящие мимо соседи, поздравляли с приездом, перебрасывались шутками. Ирини помнила, что лица всех были освещены радостью, а самой ей весь мир казался сплошным счастьем.
Вот, наконец, соседи отпустили патеру, и они всей семьей идут на второй этаж, в большую комнату. Дети садятся прямо на пол разбирая отцовские подарки. Старшему (Ирини брат кажется настоящим дядей, ведь он ростом даже выше патеры) Феде – новый шерстяной коричневый костюм на шелковой подкладке и даже к нему жилетка. Брат старается не показывать своей радости, но все видят его разрумянившееся лицо, сияющие карие глаза, которые он не поднимает, якобы рассматривая новые кожаные, в цвет костюму, туфли.
– Не жмут туфли? – спрашивает отец, когда гордая мама, как бы демонстрируя мужу сына, разворачивает его во все стороны. Роконоца ласково поправила ему темно-русый вьющийся чуб.
– Нет. Как раз, – отвечает тот, смущенно отводя руку матери.
– А пиджак? – спрашивает Роконоца, – А ну – ка подними руки вверх.
Федя послушно поднимает.
– Хорош, хорош, нечего сказать, – говорит удовлетворенно отец и подмигивает жене, – а ничего, Наталия, наш сын вырос, а?
Роконоца улыбается и гордо кивает:
– Красавец! И брюки как раз, тютелька в тютельку, – она трогает тонкий ремешок на брюках сына, просовывает большой палец.
– И новый ремень не забыл папа купить, да какой красивый, – радуется Роконоца, любовно глядя то на мужа, то на сына.
Довольный Федя согласно кивает и благодарно оглядывается на отца.
– Спасибо патера! – он порывисто обнимает его за шею. Все видят, что глаза у него повлажнели, поэтому он быстро отвернулся, отошел подальше к стенке.
Все остальные дети, тоже уже принарядившиеся, каждый срывается со своего места и кричат слова благодарности, обнимая папу.
Ирини всякий раз оказывалась в таких случаях выше всех – на папиной шее. Отец всегда удивлялся ее цепкости:
– Ну, маймун, спускайся. И, как ты смогла так вскарабкаться на меня? Ну и ловкая! Ну и крепкие ж у тебя руки! С такими можно и в горы ходить: никогда не свалишься, не упадешь, хоть за хворостинку да уцепишься, а, маймун?
Ирини звонко смеется, довольная вниманием любимого патеры. Даже несмотря на то, что он ее назвал «маймун», то есть обезьянкой. Но Мэйдой, то есть принцессой, он тоже часто ее называл.
Отец каждому уделял время, ласково расспрашивал, давал советы… Дети обожали такие моменты. Патера Илия всех любил, но ей казалось, что она была его любимицей. Кики говорила с завистью, что это из-за ее серо-голубых глаз. В самом деле сестры были совершенно непохожи. Кики – красавица-смуглянка, в отца, а Ирини была белокожей и голубоглазой в маму. А папа любил маму. Весь поселок знал красивую историю их родителей. Ирини сама любила эту необычную, а может и обыкновенную историю для того времени и не уставала интересоваться ею, узнавая все больше подробностей и деталей, из жизни обожаемых родителей и их родственников.
Она никак не могла понять, почему такого самого лучшего патеру на свете забрали той жуткой ночью? Удивительно, но после исчезновения отца, Ирини стали особенно одолевать сны, в которых теперь было много слез: то видела себя на коленях у папы и, вдруг, входят дяди в шинелях, и злобно сверкая глазами, хватают папу и куда-то волокут, то, как мама льет слезы прощаясь с ним, то как будто все ждут приезда отца, а его все нет, или, как будто пришло сообщение, что он умер от тяжелой болезни. Часто снился дед Ильдур, разговаривающий со своими сыновьями и среди них нет ее патеры Илии, и она ищет его, ищет и не находит. Плачет во сне и, наконец, просыпается. Тихо лежит рядом с сестрой и чувствует себя совершенно потерянной и одинокой. Горько ей, и из глаз текут крупные неутешные слезы.
* * *
Когда-то очень давно, как рассказывал старший брат, в начале теперешнего века, папин папа, то есть дед Ирини, Паника Христопуло, или Ильдур, как прозвали его соседи – турки, за огненно рыжие волосы, жил в Турции. А попал он туда с братьями еще юнцом во время очередного столкновения бунтующих греков против турецкого ига. Турки гнали их через горы, леса, реки и селили в своих городах и селениях. Братьев загнали в другие селения. Он попал в Анталию, вместе с двоюродным братом Ильей Метакса, которого турки прозвали БилБил, за то, что красиво умел петь. Сначала они жили вместе, но через несколько лет,
