Несбывшаяся жизнь. Книга первая - Мария Метлицкая
Ты во многом права. Москва – это Москва. И – да: школа, врачи, питание.
И все-таки я продолжаю настаивать, что ребенок должен жить рядом с матерью! И ты никогда не убедишь меня в обратном.
Я уже попривыкла, если так можно выразиться, обжилась. Да, условия здесь поганые. И климат дерьмовый. И все же, Нина! Я понимаю, что ты изо всех сил стараешься! Бьешься как рыба, и тебе тяжело, в том числе и материально. Я хочу – и имею право! – участвовать в жизни дочери.
Имею, не спорь! Хотя бы материально, раз ты лишила меня остального…
Нина, прошу тебя, не отправляй мне обратно деньги! Просто пожалей меня! И еще – прошу тебя, подумай про приезд Лизоньки сюда, ко мне. Если ты мне снова откажешь, это будет жестоко.
И помни, Нина.
Именно ты – моя родная, единственная сестра – украла мою жизнь.
Свою жизнь ты, Нина, построила на сплошном вранье. А это нехорошо. Ты не говоришь Лизе правду – и не пытайся меня убедить, что это из благих побуждений.
Даже если бы было так, вряд ли это тебя оправдывает.
Оторопевшая Лиза смотрела на письма.
Как же так?.. Сестры, самые близкие люди! Как разобраться, кто из них прав? Мать или тетка? Кому из них верить? Тетка говорит, что мать ее бросила. Мать пишет, что тетка ее обманула.
Лиза без конца перечитывала одни и те же строки.
«Украла мою жизнь» – что это значит?
И что теперь делать? Предъявить мам-Нине найденные письма, прижать ее к стенке и потребовать объяснений?
Нет, она слишком хорошо знает тетку, – ничего от нее не добьешься, не тот она человек. Заверещит, закудахтает, забурчит и пошлет Лизу куда подальше, а потом и вовсе перестанет с ней разговаривать.
Две недели может молчать, а Лиза будет сходить с ума.
Потому что еще раз, еще глубже, еще больнее почувствует, что никому не нужна.
Надо показать письма Полечке, тете Поле, любимой соседке. Полечка добрая и умная и наверняка знает, в чем дело. Соседи больше чем родственники, вся жизнь на глазах.
Полечка варила на кухне суп. Вкусно пахло мясным бульоном и луковой зажаркой.
По счастью, Ритка была не дома – на занятиях в очередной какой-то секции, которую наверняка скоро бросит.
Ритка записывалась в кружки и секции, мгновенно увлекалась и тут же бросала: постоянством она не отличалась.
Кружок народных танцев сменила на фехтование, фехтование на плавание, плавание на кружок по пошиву мягких игрушек.
Лиза не мечется и ходит в две секции: на вязание, чтобы приодеться, и на кружок рисования. Рисование идет плоховато – таланта не обнаружено. Натюрморты не получаются совсем, пейзажи едва на троечку тянут.
– Перспективы ты не чувствуешь, на колористику как будто вообще плюешь, – возмущался учитель. – Ну да ладно, хочешь – ходи, мне не жалко.
И вздыхал разочарованно, теряя к Лизе всякий интерес.
Но упорная Лиза продолжала ходить. Ей нравилось рисовать: это успокаивало.
А способная ко всему Ритка валандалась по кружкам и успокаиваться не хотела. Но сейчас это было очень даже кстати.
Полечка оглянулась, услышав Лизины шаги.
– А, Лизок! Привет. Хочешь горохового супчика? Будет готов минут через десять!
Лиза мотнула головой.
– Нет, теть Поль. Спасибо. Я… поговорить.
Словно предчувствуя что-то нехорошее, Полечка положила поварешку, вздохнула и присела на краешек стула.
– Ну, говори. А то мне через час на работу.
Лиза протянула ей письма.
Полечка пробежала глазами по пожелтевшим листам.
– И что? – усмехнулась она. – Чего ты от меня-то ждешь?
– Правды, – ответила Лиза.
– Ну, это не ко мне.
Полечка поднялась со стула и повернулась к плите.
– Какой правды, Лизок? Это не моя правда, а чужая. Ищи правды у тех, кому она принадлежит.
– У кого? – усмехнулась Лиза. – У мам-Нины? Ну вы же ее знаете!
– Лиза! – Полечка резко повернулась и посмотрела ей в глаза. – Ну не могу я, понимаешь? Слово дала. Нине слово дала: пока она жива – я молчу. Да и что я знаю-то? Так только, в целом. Общую картину.
От обиды у Лизы перехватило горло.
– Какое слово, теть Поль? О чем вы? – закричала она. – Это же так важно! Вы не понимаете? Я должна знать! Я с ума схожу оттого, что ничего не понимаю! Кроме одного – тетка мне врет!
Полечка устало опустилась на стул.
– Не терзай меня, Лизка. Риткиным здоровьем поклялась, что молчать буду. А это не шутки. Нинка знала, какую клятву просить. А что врет она… Так все врут, Лизочек. Жизнь такая.
Лиза выскочила из кухни.
* * *
Вечером был скандал.
Мам-Нина орала как резаная. Лиза оказалась воровкой, врагом в собственном доме, неблагодарной свиньей и даже почему-то стукачкой.
– Какая правда тебе нужна? – кричала мам-Нина. – Какая? Та, от которой тебе расхочется жить? Ты еще ребенок, соплячка! Живи и радуйся! А правда – она никому не нужна, ты мне поверь!
А потом у мам-Нины поднялось давление, заболело сердце и вызывали скорую. Мам-Нина лежала белая и неподвижная, как покойник, а Лиза рыдала и умоляла ее простить.
Давление все не падало, и скорая увезла тетку в больницу.
Ту ночь Лиза не могла вспоминать без содрогания. Какие ей снились кошмары!
Наутро она помчалась в больницу.
Мам-Нина по-прежнему лежала как неживая, мертвенно-бледная, с сухими и бесцветными губами.
Лиза села рядом и никак не решалась взять ее за руку.
Когда принесли обед, мам-Нина проснулась.
Увидев Лизу, она заплакала и отвернулась к стене. А когда Лиза попыталась погладить ее по руке, буркнула:
– Домой иди, уроки учи, нечего по больницам шастать!
И Лиза ушла.
Стоял ноябрь. Бесконечно лил дождь и свистел колючий острый ветер, ошалело разметывая по асфальту последние грязно-бурые листья.
Лиза плелась по улице, и на душе было черно и страшно. Она плакала, не замечая, как капли холодного дождя смешиваются с солеными слезами – не разберешь, где дождь, а где слезы…
Это она виновата. Она довела мам-Нину до такого состояния. А если мам-Нина…
Ой, нет! Этого Лиза себе никогда не простит. Не сможет жить дальше. Какая это жизнь, если из-за тебя ушел человек? Человек, который отдал тебе все?
В тот день она дала себе слово: больше никаких вопросов. Ничто не стоит здоровья близкого.
Кто у нее есть на этом свете, кому еще она нужна?
* * *
Новый год встречали как всегда – вчетвером.
