Причуды старика - Флойд Делл

— Это дело должно было принести миллионы! — стонал он. — А теперь все рухнет! Натэниел! У тебя есть голова на плечах, ты знаешь, что нужно делать. Сейчас такое время, когда можно заработать деньги. Ты проведешь мой план. На вывеске самого большого магазина, в Нью-Йорке — фамилия Уиндл!

С этими словами он умер, а с ним умерло и его дело. Со стыдом и облегчением подумал Натэниел о том, что отец его никогда не узнает, каким дураком был его сын. Да, не нужно объяснять ему, на что хотел истратить эти двести долларов кузен Кристофер!

4

Эти годы, которые Натэниел провел под наблюдением отца, не прошли бесследно. Теперь он изучил торговое дело и умел держать себя, как подобает предприимчивому молодому человеку. Вскоре он получил место коммивояжера в одной бостонской фирме, продававшей различные принадлежности женского туалета. Ему поручили продавать турнюры.

Натэниел Уиндл был рослым юношей, неуклюжим и робким. Турнюры он продавал с каким-то фанатическим остервенением. На торговцев производила впечатление его серьезная настойчивость, но в его присутствии они чувствовали себя неловко — было в нем что-то напряженное и неестественное. Его хозяева советовали ему «относиться к делу попроще». Но он не мог относиться просто к тому, что делал. Ведь он не только продавал турнюры. Страна переживала дни деловой лихорадки, последовавшей за гражданской войной, когда энергичные молодые люди закладывали фундамент блестящей коммерческой карьеры; и Натэниел, считая своей обязанностью быть одним из этих молодых людей, всеми силами старался скрыть тот факт, что в сущности он отнюдь не является представителем этой породы.

Если бы он в свое время пошел на объяснение с отцом, пожалуй, он получил бы возможность наладить жизнь по своему усмотрению. Но теперь, после смерти отца, он снова почувствовал ребяческое недоверие к собственным силам. По его мнению, он не заслуживал тех осторожных похвал, какими удостаивал его последнее время отец; нет, он остался все тем же неуклюжим, неловким и глуповатым парнишкой, каким был в детстве… Раньше, когда с ним был Кристофер, их долгие беседы словно переносили его в иной мир, где у мальчика вырастали крылья, и где неловкость его проходила незамеченной. Но после смерти Кристофера у него никого не осталось, и крылья его атрофировались. Теперь он лишился даже того чувства самоуважения, какое с таким трудом завоевал, когда был помощником отца. Он сознавал свою некомпетентность и не сомневался в том, что обречен быть неудачником. Робость подавляла все его природные стремления, но сильнее робости была гордость: он не хотел, чтобы люди считали его беспомощным простофилей, каким он в действительности был.

За продажу турнюров он взялся не потому, что рассчитывал строить на этом свою карьеру. Эту работу предложили ему случайно, а он, стиснув зубы, решил за нее взяться. Впрочем, он не надеялся долго продержаться на этом месте. Ни на секунду не допускал он мысли, что из него может выйти приличный коммивояжер. Он знал, что нет у него самоуверенности, инициативы, проницательности, умения убеждать, — словом нет ни одного из тех качеств, какими может похвалиться ловкий торговый агент. Вскоре он с досадой убедился, что питает глубокую и ничем необъяснимую антипатию к турнюрам. Он не мог понять, в чем тут дело, называл себя глупцом и внушал себе, что турнюры являются украшением женщины и, следовательно, должны быть признаны неотъемлемой частью великой американской цивилизации. Но никакие рассуждения не помогали.

Конечно, Натэниел никому не смел сказать о своем отношении к турнюрам… или о других своих размышлениях. Это была тайна, которой он стыдился. Он знал, что предприимчивый молодой человек таких чувств не испытывает. А гордость требовала, чтобы он, по крайней мере, разыгрывал роль одного из тех энергичных юношей, какие в семидесятых годах строили свою карьеру.

Со страхом думал он о том, что в конце концов его изобличат и поднимут на смех, но все-таки не сдавался. Он боролся, со дня на день отодвигая тот роковой момент, когда мир узнает, что он в сущности за человек.

Легче жилось бы молодому Уиндлу, если бы он знал, что и в эту лихорадочную эпоху немало было молодых людей, которые страдали так же, как и он, считая себя беспомощными и некомпетентными. Натэниел простодушно верил: конечно, все эти юноши, с которыми ему приходилось встречаться, были энергичны, самоуверены, хладнокровны и сообразительны. Он не догадывался, что очень многие мужественно ведут ту же борьбу и стыдятся самих себя. Мало того — они ненавидели его — Натэниела — и завидовали ему, ибо были сбиты с толку той маской, какую он всегда носил.

Перед каждым посещением какого-нибудь торговца он чувствовал себя, как преступник перед допросом. Заключая сделки, он делал героические усилия, чтобы держать себя в руках. Каждый день был для него днем кризиса. Но благодаря своей настойчивости, он продолжал продавать турнюры и, видимо, приобрел в этом деле некоторый навык, так как удержал за собой место даже во время торгового кризиса 1873 года. Когда же снова наступила пора благоденствия, ему повысили жалование и поручили продавать кроме турнюров еще и корсеты. Предполагалось, что настанет день, когда турнюры выйдут из моды — и теперь уже спрос значительно понизился, — но корсет женщины будут носить до скончания веков. Можно ли было придавать значение тому, что Натэниел Уиндл втайне питал к корсетам не меньшее отвращение, чем к турнюрам? Конечно, нет! Он нашел свою норку, свою судьбу, свое призвание.

Между тем день его совершеннолетия миновал, и Натэниел получил завещанную ему сумму. Слухи об этом ходили преувеличенные, и многие предприимчивые молодые люди, желавшие открыть свое предприятие, пытались заполучить опытного компаньона с деньгами. Но м-р Уиндл туманно сообщил им, что капитал его «уже вложен в дело», а затем, чтобы отвязаться, заговорил о «неудачной спекуляции», на которой якобы все потерял. После этого его оставили в покое. В действительности же, жалкие остатки капитала тети Гарриэт — десять двадцатидолларовых билетов — лежали между страниц «Опытов» Эмерсона вместе с засушенным цветком и письмом, запятнанным кровью, — этими реликвиями юношеских грез м-ра Уиндла. Наследство он спрятал, чтобы не вложить его в какое-нибудь «разумное» дело, и ждал, когда придет ему в голову безумная и прекрасная затея. Он стыдился своей сентиментальности. Пожалуй, не является странным, что ему не представлялось случая сделать что-нибудь безумное и прекрасное. И деньги хранились