Суоми в огне - Ульяс Карлович Викстрем

— Так-так, сколько же вас там? Один, два, три, Ювонен — четвертый, Оску — пятый, я — шестой... Значит, шесть шаек будет в самый раз...

— Да ну тебя к черту, Аукусти... Здесь пару и так хватает. Мы же не в пивной... Это там по кружке на брата...

Но Аукусти уже принялся поддавать пару. Шайку за шайкой выплескивал он горячую воду на раскаленные камни, и каждый раз из печи густым облаком вылетал пар. Злой и жгучий, он лизал черный потолок и обволакивал тело жаром. Кто-то, не вытерпев, ругаясь, полез вниз с полка.

— Давай залезай сам. Потом подбросим, — кричали сверху.

Аукусти поднялся на полок, и оттуда вскоре послышалось яростное шлепанье веника по голому телу и довольное кряхтенье.

— Ух, ух! Здорово! Ух, ух! Вот что вшей убивает... и от хвори исцеляет...

В парилку юркнул вертлявый мужичонка с острым носом и быстрыми глазами. Это был Эма Кярияйнен, известный зубоскал.

— Привет, работяги! — весело поздоровался он и сразу же принялся крыть матом господ: — Вот им, пусть понюхают.... Все они любят сидеть на шее рабочего человека... Верно я говорю? — и Кярияйнен, подмигнув соседу, полез с шайкой наверх.

— Эй, приятель, потеснись чуток, — сказал он, протискиваясь на полок. — Перкеле, везде нечистая игра. Врачу нужно, чтобы люди больше болели, тогда у него будет и работа, и доход. Судья не против, чтобы преступлений и преступников было побольше. А хозяин ломбарда рад, что голод заставляет рабочих тащить к нему последнее барахлишко!

Кярияйнен вздохнул с загадочным видом:

— Да-a, вон оно какое дело. Господа-то наши скоро и пар будут выдавать по карточкам. Говорят, предложение уже внесли в сейм. — И он толкнул локтем соседа в бок.

— Ну? Уже и предложение внесено?

— Да ведь и сейма-то нет.

— Точно. Разогнали говорильню.

— Керенский сказал: «Марш по домам вся компания, коли не умеете прилично вести себя».

— Все это наши господа. Занялись своей дипломатией и все дело сорвали, — рассуждал Анстэн. — Всё в Питер ездили, нашептывали там, что закон о власти, мол, ни к черту не годится, не нужно, мол, никакой самостоятельности, как сидели, так будем спокойно сидеть в санях России... У господ своя диктатура...

— Какая это дура? — спросил Кярияйнен.

— Диктатура. Что ты, не слышал?

— А что это такое?

— Знаешь, брось дурака валять.

Сверху опять послышался голос Карпакко.

— Эй, там... Поддайте-ка еще пару, пока он без карточек.

— Да, да, плесни-ка, да побольше, а то здесь недолго и замерзнуть. Холодно, как на Северном полюсе, — поддержал Кярияйнен, спускаясь на ступеньку ниже.

Внизу поддали пару и стали торопить:

— Давайте там побыстрей, надо и другим попариться...

Аукусти уже оделся и собирал белье, когда в раздевалку ввалился Анстэн. Бессильно опустившись на корточки у стены, он долго не мог отдышаться.

— Мотор сдает, — пожаловался старик, держась рукой за грудь.

— Сердце, что ли?

— Сердце. Порой кажется, что вот-вот остановится.

— Тогда не надо так сильно париться, — посоветовал Карпакко.

— Да я теперь особенно и не парюсь. Разика четыре слазаю на полок, похлещусь веником... больше не могу.

— А в Красную гвардию небось вступил...

— А то как же, — усмехнулся старик и, помолчав, добавил: — От такого дела Анстэн в стороне не останется. Ведь для того я и трясусь на этой телеге жизни, чтобы быть в рядах пролетариев, когда они восстанут и установят свою власть...

Ни одно выступление рабочих Турку, сохранившееся в памяти старожилов города, не обходилось без участия Анстэна. Совсем молодым парнишкой он вступил в рабочее движение, а теперь считался ветераном его. Это был верный рядовой, который всегда на своем месте и на которого всегда можно положиться.

— Пролетарий всегда должен быть готов к борьбе, даже к вооруженной. Иначе власть капитала никогда не рухнет. Ни у нас и нигде. Ох-хо-хо, сходить, что ли, еще разок попариться...

— Да ты же только что жаловался на сердце.

— Авось выдержит. А то шея чешется, просто спасу нет. Словно чертенята на ней пляшут. Надо еще разок слазить...

Анстэн встал и поплелся в парилку.

— Чудак человек, парится так, что шкура со спины сползает, — сказал кто-то.

Энокки, по пояс голый, сосредоточенно уставился в одну точку.

— Эй, друг, о чем это ты задумался? — окликнул его сосед.

— Да я все о том... Правда это, будто скоро и пар будет по карточкам?

Сосед в глянул на Энокки, шутит он или всерьез говорит. Нет, Энокки не шутил.

— Верь ты брехне Кярияйнена, — буркнул Аукусти.

— Вот и я тоже думал... — оживился Энокки. — Как же это пар стали бы распределять по карточкам?..

Тойво посмеивался про себя: ну и простофиля этот Энокки. Сам он, наскоро помывшись, натягивал, как вообще все мальчишки, белье прямо на мокрое тело. Из своей одежды он уже вырос, подштанники были чуть ниже колен. Рукава рубахи тоже стали короткими. Одеваясь, Тойво думал о винтовке, которую мать спрягала куда-то. «Куда же она ее все-таки унесла?» «В сохранности будет», —сказала ему мать, но винтовку так и не отдала.

Во дворе дома (номер десять по улице Итяйнен было еще тихо, когда рано утром открылась дверь прачечной и Халоска пошла через двор домой. И сразу в угловом окошке второго этажа зажегся слабый желтоватый свет. Это значило, что скоро пять часов.

Халоска пришла будить Тойво. Парню надо успеть сходить в типографию и до работы распродать газеты. Бедный мальчик! Чуть ли не каждый день приходится вставать ни свет ни заря. Но что делать? Сеппо еще мал, а жить как-то нужно...

Сама Халоска стирала обычно по ночам: днем прачечной пользовались другие жильцы дома. А у нее стирки большие, огромные узлы приносит от заказчиков. Ночью она никому не мешает...

Халоска знала, что хозяйка дома, госпожа Розендаль, недовольна этим, но запретить не решалась. Поэтому Халоска охотнее ходила стирать к людям на дом.

Халоска затопила плиту сварить по чашке кофе. Скоро комната наполнилась приятным теплом.

Старик заворочался на своей кровати, закашлял. Кашлял он долго и надрывно. Потом сел на постели и закурил.

— На улице, кажется, опять ветер... — сказал он.

— Да, дует. А ты спи... — ласково сказала Сийри старику.

Среди