Суоми в огне - Ульяс Карлович Викстрем

— Нельзя самовольно брать! Не смейте...

Братья взглянули друг на друга.

— И ты... тоже мне!.. — прошипел Аукусти брату, который, расставив руки, пытался остановить людей.

Красногвардейцы стояли в растерянности: они не ожидали, что все произойдет так быстро.

— Захвати и ты парочку, пока не кончились, — сказал Анстэн, сунув два хлебца под мышку. Но Аукусти об этом и слышать не хотел, еще подумают, что он для себя старался, открывая двери.

Уходя из магазина, вдова Оваскайнена кивнула Аукусти и сказала:

— Пару хлебцев я снесу Эссул.

Женщины шли по улице, расхваливая Карпакко.

— Молодец муж у Эстери. Открыл дверь, а себе не взял ни кусочка.

— Правильно сделал. Пусть не спекулируют.

— Но ему за это может влететь, — заметила Халоска.

Навстречу им, вся запыхавшись, неслась Рэта, жена Энокки. Ее маленькие глазки, жадно поблескивая, шарили по чужим сумкам.

— Ой, господи Иисусе. Есть ли там еще?

— Уже нету, зря идешь.

Но Рэта, подобрав подол, помчалась дальше. Энокки, правда, каждый день приносил хлеб, им хватало, но почему бы не взять еще да к тому же бесплатно. И вообще хотелось увидеть, что там творится.

Кто-то из пекарей, опомнившись, позвонил по телефону. Вскоре к магазину прибежала группа вооруженных студентов. Но хлеб был уже разобран, и люди расходились. Только у разбитой витрины стояло несколько человек с недовольным видом — это были те, кому не досталось хлеба.

Карпакко, держа винтовку в руках, никого больше в магазин не пускал. «Там уже не осталось ни крошки», — разъяснял он всем.

Студентов было шестеро.

— А, черт побери, кажется, влипли, — сказал Анстэн, — трое против шести.

— Милиционеров Красной гвардии не так-то просто арестовать, — и Карпакко щелкнул затвором, дослав патрон в ствол. Он решил пустить в ход оружие, если дело дойдет до этого. Анстэн тоже зарядил винтовку.

Кто знает, как бы все обернулось, если бы солдатский комитет, получив известие о случившемся, не послал на место происшествия патруль матросов: солдатский комитет отвечал за порядок в городе наряду с рабочей милицией.

Когда патруль подошел к магазину, там шла ожесточенная словесная перепалка.

— Что здесь случилось? — спросил один из матросов.

Матросы быстро оцепили обстановку, и старший из них велел студентам убираться восвояси, но сначала сдать оружие. Самозванные «блюстители порядка» растерялись, да делать было нечего, пришлось оставить винтовки на прилавке. Только после этого им позволили уйти.

— А ведь русские товарищи явились вовремя, — радовался Анстэн по дороге в штаб Красной гвардии, куда они шли доложить о случившемся.

— Да, дело могло кончиться плохо, — согласился шагавший рядом с ним красногвардеец.

— Ничего, справились бы как-нибудь!

Карпакко молчал.

«Раньше русские жандармы и солдаты были в Финляндии верной опорой богатых, — думал он, морща лоб, — а теперь вот уже не первый случай, когда русские солдаты и матросы приходят на помощь финским рабочим».

Матросы вышли из магазина, весело переговариваясь.

— Слушай, Сергей, ты узнал того бирюка? — спросил Демин, толкнув локтем товарища.

— Как же, узнал.

— Небось теперь не стал гоношиться, как тогда на горе?

— Понял, наверно, кто ему друг, а кто враг и с кем ему по пути...

Тимо Уусмаа знал, что Комула пристально следит за всем, что происходит в Турку. Знал он также, каким авторитетом пользовался и пользуется там бывший редактор «Сосиалисти». Поэтому, услышав об инциденте в хлебном магазине, Тимо решил позвонить в редакцию «Тюёмиес». Уже по его голосу Комула понял, что Тимо звонит неспроста. Видно, у этой лисы что-то опять на уме, что-то вынюхивает.

Конечно, так и было.

— Ну что ты скажешь теперь, новый толкователь Калевалы? — сказал Тимо, намекая на разговор в кафе.

— А что ты имеешь в виду? — спросил Комула.

— Твои пророчества-то сбываются.

— Какие пророчества?

— Сам знаешь, какие.

— Не понимаю...

— Так что же у вас там думают об этой истории?

— О какой?

— О новых подвигах Куллерво. Ты, наверно, слышал, что Куллерво пробудился и приступил к возмездию.

— A-а, ты о случае в хлебном магазине? Это тебе, что ли, покоя не дает?

— Вот именно. Дошло наконец-то. — И Тимо сладко рассмеялся в трубку: он старался говорить в шутливом тоне. — Вот о нем я тебе и толкую — о хлебном бунте в Турку...

— Но я ничего забавного в этой истории не нахожу. Это не для фельетона.

— Да-а? Надо подумать.

— Лучше бы ты посоветовал своим хозяевам не запекать камни в хлеб рабочим. И не натягивать струну слишком туго... Может лопнуть.

Комула не без удовольствия напомнил Тимо, кому тот служит. Тимо понял его и не замедлил спросить:

— Значит, опять виноваты мы, буржуазия? — он подчеркнуто произнес «мы, буржуазия».

— Конечно. Твоей супруге, наверно, не приходится простаивать сутками в очереди за хлебом?

— Разумеется, нет.

— И приходить домой без хлеба? Наверно, домой приносят...

— Бывает и так, между нами говоря, — рассмеялся Тимо, — хотя, по правде сказать, теперь это удовольствие чертовски дорого обходится. Дерут спекулянты. Но пока есть деньги...

Говорил он самодовольно и хвастливо. В трубке опять послышался смешок. Видно, настроение у Тимо было лучше, чем тогда, в кафе.

«Ну и свинья же, — подумал Комула. Он начал злиться. — Хвастается, что сыт».

Да, Тимо недурно устроился. И ему, Комуле, бывало, говорил: «Напрасно ты связался с социалистами, возле них не прокормишься».

Наконец Тимо, хихикая, пожелал Комуле доброго здоровья. Комула сердито положил трубку. II тут ему пришла в голову хорошая мысль. Он напишет статью и назовет ее «Камни вместо хлеба». Комула немедленно принялся за работу.

«Ууси Аура» в своем очередном номере заклеймила этот случай в магазине как организованный разбой, которым руководили вооруженные красногвардейцы, и потребовала, чтобы власти приняли строгие меры и навели в городе порядок.

ДЕЛА ЖИТЕЙСКИЕ

Совсем мало осталось радостен у рабочего человека: разве что вечера в Рабочем доме. Особым успехом среди рабочих пользовались сатирические куплеты о Керенском, Распутине, о буржуях и спекулянтах, о германском императоре Вильгельме II... Баня тоже скрашивала жизнь: залезешь на полок, и все обиды и заботы на время забываются, и на душе становится вроде веселее.

Аукусти долго выпаривал