АУА - Юрий Иосифович Коваль

Ровно столько, сколько мне полагается.

У деревни Белоусово встретился мне мальчишка. И он уже прошёл мимо, когда я опомнился и понял, что он-то мне и нужен.

— А ну-ка постой, — сказал я.

Мальчишка остановился.

— Пойди-ка сюда.

Он подошёл.

— Сними-ка кепку.

Он снял.

— Ну теперь постой минутку.

Он постоял, и я сделал набросок.

— Ну теперь можешь идти, — отпустил его я.

Он нахлобучил кепку и спокойно пошёл дальше.

Вдруг глупо-глупо выбежал коростель ко мне под ноги, запнулся, споткнулся, напугался и дунул от меня, вихляя, и долго я видел его, убегающего по дороге, пока не догадался он нырнуть в траву…

И снова выходил ко мне коростель, а я сидел на бревне, а он никак не понимал, что я такое. Как щенок обнюхивал он мои неподвижные резиновые сапоги.

* * *

Всё он мне не удаётся — подход, наверно, у меня не тот. Наверное, к этому камню подходить надо не с торопливым рисованьем, а с предельным вниманием, положить в следы по копейке, послушать, как гудит камень с давнего времени, когда оставлены были следы на нём. А я и на камень гляжу, и слышу, как рябчики свистят в ольшанике, и жду: вот-вот подымется глухарь — чёрные крылья, красная бровь.

Полет и любовь — необходимость для сердца. Наталья с этого момента сопутствовала мне, многое окрасила она.

Я понадобился Наталье по непонятным причинам и не видел никакого резона отказываться.

Рисунок ранней любви.

Конечно, никогда бы в жизни мне не нарисовать бы Клару Курбе. Уж в самый последний момент, когда я оставался без нужного мне портрета, я попросил Наташу попозировать мне.

Ни в характере, ни в чертах лица Натальи я не видел ничего общего с Кларой. Взялся рисовать с отчаянья.

И вдруг свершилось чудовищное попадание. Осталось что-то от Натальи, а нарисовал я чистейшую Клару Курбе.

Опять начался для меня год с иллюстраций. Теперь уже надо было делать чёрно-белые рисунки для книжки. Я особо не волновался. Прямых иллюстраций делать не хотел, а косвенные — с удовольствием. Прошлогодняя работа с натуры помогала. Я сделал 16 рисунков и в конце концов разрисовался. Почти все оставил бы, 2 или 3 заменил бы, да поздно уже.

Самая легкая лодка в мире

Повесть

Часть первая

Глава I

Морской волк

С детства я мечтал иметь тельняшку и зуб золотой. Хотелось идти по улице, открывать иногда рот, чтоб зуб блестел, чтоб прохожие видели, что на мне тельняшка, и думали: «Это морской волк».

В соседнем дворе жил ударник Витя Котелок. Он не был ударником труда. Он был ударник-барабанщик. Он играл на барабане в кинотеатре «Ударник». Все верхние зубы были у него золотые, а нижние — железные.

Витя умел «кинуть брэк».

Перед началом кино оркестр играл недолго, минут двадцать, и наши ребята мучительно ожидали, когда же Витя «кинет».

Но Витя нарочно долго «не кидал».

Наконец в какой-то момент, угадав своим барабанным сердцем особую паузу, он говорил громко:

— Кидаю!

Оркестр замирал, и в полной тишине начинал Витя тихохонько постукивать палочкой по металлическому ободу барабана и вдруг взрывался, взмахнувши локтями. Дробь и россыпь, рокоты и раскаты сотрясали кинотеатр.

Витя Котелок подарил мне шикарный медный зуб и отрезал от своей тельняшки треугольный кусок, который я пришил к майке так, чтоб он светил через вырез воротника.

Я расстегивал воротник и надевал зуб, как только выходил на улицу.

Зуб был великоват. Я придерживал его языком и больше помалкивал, но с блеском улыбался.

По вечерам ребята выносили во двор аккордеон и пели:

В нашу гавань заходили корабли,

Большие корабли из океана…

Сумерки опускались на Москву и приносили с собой запах моря. Мне казалось, что в соседних переулках шумит прибой, и в бронзовых красках заката я видел вечное движенье волн.

Распахнув пошире воротник, я бродил по Дровяному переулку, сиял зубом в подворотнях. Порывы ветра касались моего лица, я чувствовал запах водорослей и соли.

Море было всюду, но главное — оно было в небе, и ни дома, ни деревья не могли закрыть его простора и глубины.

В тот день, когда я пришил к майке треугольный кусок тельняшки, я раз и навсегда почувствовал себя морским волком.

Но, пожалуй, я был волком, который засиделся на берегу. Как волк, я должен был бороздить океаны, а вместо этого плавал по городу на трамвае, нырял в метро.

Мало приходилось мне мореходствовать. Как-то две недели проболтался в Финском заливе на посудине, которая называется «сетеподъемник», обошел Ладожское озеро на барже под названием «Луза».

Шли годы, и все меньше моря оставалось для меня в небе. Никаких водорослей, никакой соли не находил я ни в Дровяном переулке, ни в Зонточном.

— Выход к морю, — бормотал я про себя, гуляя по Яузе, — мне нужен выход к морю. Мне просто-напросто негде держать корабль. Вот Яуза — родная река, но попробуй тут держать корабль — невозможно. Мертвый гранит, отравленные воды.

Каждый год собирался я в далекое плаванье, но не мог найти подходящее судно. Покупать яхту было дороговато, строить плот — громоздко.

— Купи резиновую лодку, — советовал старый друг, художник Орлов.

— Мне нужно судно, а не надувное корыто. К тому же хочется придумать что-то свое, необычное.

— Сделай корабль из пустых бутылок. В каждую бутылку сунь по записке на случай крушения — и плыви!

Целый вечер сидели мы у Орлова в мастерской, что находится как раз у Яузских ворот, и придумывали корабли и лодки из разных материалов — птичьих перьев, разбитых гитар и даже членских билетов спортивного общества «Белая лебедь».

— В Москве невозможно держать корабль, — сказал наконец Орлов. — Какой тут корабль? Стены, машины, троллейбусы. Тебе нужен выход к морю.

— Конечно! — крикнул я. — Выход к морю! Я задыхаюсь без выхода