Луша - Карина Кокрэлл-Ферре

И, подойдя к Сталину, она постучала костяшками пальцев по его щеке. Оглушительный полый звук наполнил всю высоту вестибюля, и Колька зажмурил глаза, думая, что гром разразит Аглаю Олеговну. Взрослые переглянулись. Зоя прыгнула к Аглае Олеговне как кошка:

— Не сметь трогать товарища Сталина! Товарищи, что же это происходит, вы же слышали?! Она сказала — Сталин пустой! Она так сказала, вы все свидетели. Она — враг! Это контрреволюция!

Доктор протянула к Зое руку:

— Зоя, послушай меня, ты впечатлительный ребенок, ты пережила сильное потрясение… твои родители… Это понятное состояние. Нам надо спокойно поговорить в моем кабинете. Поверь, я смогу тебе помочь. Но ты пойми, какие последствия подобные истерики…

— Что вы стоите и слушаете врага?! Она сказала, Сталин пустой! Ее надо арестовать!

Аглая Олеговна не столько уже сердито, сколько немного растерянно, обращаясь не к Зое, а к коллегам, которые смотрели на нее странно. Аглая, обычно сильная и уверенная, растерялась:

— Товарищи, нельзя же не думать, какие последствия подобная истерия может иметь для детей.

Все молчали. Никто не двигался.

Сталин смотрел каменными глазами и ласково улыбался из-под белых гигантских усов.

…Доктор Мунк слушал не перебивая.

— Николай Владимирович, расскажите, как погибла Зоя?

— Говорю же, по-дурацки. Понесло ее ночью в нужник, а задвижка возьми крутанись и захлопнись. У нас задвижки-то снаружи были, чтобы ветер двери не распахивал да чтобы не курили тайком в уборных. А мороз в ту ночь стоял страшенный. Дворник ее наш нашел, Петр Степаныч. Он и дворником у нас был, и по ремонту, и плотником, и истопником — на все руки, в общем. Ну так вот, приносит утром Зою, замороженную, как курицу из морозилки, простите за выражение. Петр Степаныч кричит, зовет всех на помощь. Собака воет, носится.

— Какая собака?

— Да Мальва. Дворняга, но крупная, помесь то ли с овчаркой, то ли с волкодавом. Хромая. Трамваем, наверное, отрезало, вместо задней ноги у нее культя была. Она у нас во дворе на цепи сидела, а Зоя уговорила завхоза ее с цепи снять, и с тех пор эта Мальва за ней хвостом по детдому ковыляла. Но на ночь ее все равно на цепь сажали, и как она сорвалась — ума не приложу.

— Продолжайте.

— Так вот, Петр Степаныч кричит, зовет всех на помощь. Все бегут. А какая уж тут помощь! А у Зои, главное, глаза открыты и тоже белые. Иней… на глазах. А Мальва иней слизывает. Жуть.

— А где была Татьяна в этот момент?

— В палате, наверное, или в умывальной. Рано было. А зачем вам это все, доктор?

Когда Николай ушел, доктор Мунк, убирая бутылку в шкаф, почему-то вспомнил один эпизод из своей практики. Человек умирал в полном сознании на его глазах — перфорация гнойного аппендицита. Доктор Мунк — в лагере он был хирургом — сразу правильно поставил диагноз, но оперировать не стал, а ждал стадии перфорации и эндотоксического шока.

Двое суток Мунк, слушая его истошные вопли и мольбы, думал о двух днях Норы, там, в бараке номер пятнадцать.

Мунк приговорил преступника к высшей мере, которую приводил в исполнение. В администрации лагеря никто не заподозрил умысла.

Богатырского здоровья охранник Муховский поступил с болью в животе. Аппендикс. За месяц до своей неожиданной болезни (2 ноября 1939 года, этот день Мунк навсегда запомнил), он отдал Нору, заключенную № 3478, в барак № 15 к уголовникам на двое суток. Уголовники были существами для Муховского нужными: они надзирали, чтоб политические по струнке ходили в ИТЛ. Вот он и поощрил их красивой бабой, из «бывших». «Колымский трамвай». Сколько их было в бараке, этих зверей, на одну Нору? После такого не выживали.

Множественные переломы, порезы, критическая потеря крови. Казалось, Нора действительно попала на рельсы. Сколько часов Мунк оперировал без отдыха, он не считал. Совершил невозможное.

И в этом тоже была справедливость, как и в том, что они были так счастливы с Норой все эти годы. После лагеря доктор Мунк хирургию бросил. Да и вообще все бросил. Поначалу и так никуда не брали после лагеря. Сортировал кочаны капусты на овощебазе и думал о человеческой природе. Потом, когда времена немного оттаяли, пошел медбратом в психбольницу и с тех пор уже занимался только психиатрией: надоела кровь.

Единственное, о чем Мунк больше всего сожалел в жизни, так это о том, что детей у них с Норой быть не могло. Хотели усыновить, но не случилось. И еще он жалел, что они так и не собрались съездить на озеро Рица. А больше он не сожалел ни о чем.

Часть II

Ханна

Через четыре года здесь будет город-сад.

В. Маяковский

Глава 18

Странница. Зона затопления

(Ворож, за год до исчезновения Луши)

Три тарелки выставляла Ханна Уэскер на потемневшую доску, служившую ей столом.

Три сине-белые тарелки Churchill — с китайской пагодой, джонками, фигурками людей, мостом и ивами. Свадебный подарок Маши и Флоренс. Рядом с каждой — потемневшие до черноты нож и вилка. Садилась ждать в круге вздрагивающего света керосиновой лампы, чутко прислушиваясь к звукам. Большой рыжий кот Джинджер, невесть откуда появившийся однажды в ее подвале, прыгал на стол и садился на границе света и полумрака.

Чтобы вспомнить лица Кристофера и Алисы, Ханне больше не нужны были никакие фотографии. Память вновь вернула их ей живыми и ясными, как в день исчезновения. И в лагере, и когда она жила в Долине у Коркыт ата, их лица почти стерлись, и это ее тревожило. Зря тревожило. Все вернулось.

Вот уже год Ханна накрывала в подвале стол точно так же, как в тот мартовский день, когда Алиса и Кристофер не вернулись к обеду.

Этот ритуал сложился сам собой. Однажды она поставила на самодельный стол тарелку для себя, а потом машинально, лишь на мгновение задумавшись, — для Кристофера и Алисы. Как тогда.

Вид трех тарелок на столе внушил ей такую надежду, что теперь это стало для нее необходимым ежедневным ритуалом. Как тот священник из притчи, который на молитву о дожде приносил с собой зонтик. Может быть, все исполнится и они когда-нибудь вернутся за этот стол?

Может быть, это ее действо здесь заметят какие-нибудь genii locorum. Она справедливо полагала, что их много должно витать в этом заброшенном месте.

Посидев так и опять никого не дождавшись, Ханна вставала, словно очнувшись и ковыляла к плите. Там накладывала на свою тарелку либо печеных яблок с манкой,