Не сдавайся! - Сара Тернер
– Нет-нет, ничего плохого, – успокаиваю его я. – Может, и наоборот. Не знаю.
Пересказываю ему свой последний разговор с начальником, который попросил меня взять на себя некоторые задачи с финансовыми сделками. Он хочет повысить меня с помощника по портфелю инвестиций до старшего помощника. И оплата немного побольше.
– Так это повышение? Великолепно! – радуется папа, и я широко улыбаюсь от похвалы.
– Не совсем повышение. Хотя, наверное, да, небольшое. Я все еще девочка на побегушках, просто ответственности теперь больше.
– И ты хочешь этим заниматься, правда? Ты согласилась?
– Ага.
Я не признаюсь, что это повышение свалилось как снег на голову и что у меня не было возможности как следует обдумать его. Это было скорее утверждение, не предложение: «Теперь ты будешь заниматься», а не «Не хотела бы ты?..» Я также не говорю папе, что, по моим ощущениям, я и так слишком много работаю и что из-за этого заниматься Полли, Тедом и домом становится еще сложнее, чем раньше. Мама с папой, судя по всему, считают, что я справляюсь, если отбросить мои сомнительные достижения в плане уборки и готовки.
– Солнышко, это же прекрасно! Правда. Мама будет в восторге. – Я показываю ему два больших пальца, и он смеется. – Знаешь, она гордится тобой.
– Хм-м-м, – протягиваю я.
Мама не говорила, что гордится мной, с тех пор как я выиграла соревнование по плаванию брассом на сто метров в 2001 году. Мою неспособность серьезно относиться к чему бы то ни было она находит «просто непостижимой». Именно так она и сказала в канун прошлого Нового года – после пары бокалов портвейна с лимоном губы наконец смогли произнести то, что, должно быть, она думала годами. Мы обсуждали предстоящий год, наши решения и обещания самим себе и все такое. Эмми с Дугом приехали вместе с детьми, и я осталась с ними на обед, дожидаясь Джори: потом мы планировали отправиться в паб.
– Может, в этом году ты наконец разберешься в себе, милая, – вздохнула тогда мама, уже слегка порозовевшая от портвейна, хотя она и винила в этом раскаленную кухонную плиту. – Найдешь наконец свой путь в жизни.
– Черт побери, мам, может, ты в следующий раз скажешь, что думаешь? – рассмеялась я вместе со всеми, как и всегда, – настолько их смешила идея, что я смогу разобраться со своей жизнью. Не сомневаюсь, даже после нашего с Джори отъезда они еще долго развлекались, обсуждая отсутствие у меня определенности в работе, любви и в целом во взрослой жизни.
– Бет? – Папа спрашивал меня что-то о новых обязанностях на работе, а я прослушала начало.
– Прости, задумалась.
– Я просто говорил, что надо это как-то отпраздновать.
– На самом деле не такое уж и важное событие, на прибавку можно будет разве что лишний раз бак заправить.
Или оплатить покраску бампера на машине Эмми.
– Что ж, у нас сейчас не так много поводов для праздника, правда же, а тут такая удача. Как говорит твоя сестра? Отмечайте маленькие победы?
Я глажу Эмми по волосам, заправляя русую прядку за ухо, и наклоняюсь к ней:
– Папа уже начал повторять твои мантры. Пора бы тебе наконец вернуться к нам. – Я кошусь на папу и продолжаю театральным шепотом: – А еще он повторил шутку из «Доктора Кто»! Пожалуйста, возвращайся.
Я думала, папа тут улыбнется, но он печально качает головой:
– Не знаю, как у тебя получается.
– Получается что?
– Говорить с Эмми так, будто она может тебя слышать. Ты будто просто болтаешь с ней как обычно, но все же не как обычно.
Я перевожу взгляд туда же, куда смотрит он, – на отчетливую полоску света над изголовьем, идущую по узорчатым занавескам и двум стандартным безликим картинам на стене. Цветы в вазе и флотилия кораблей в бушующем море. Я понимаю, зачем это, но, положа руку на сердце, без картин было бы лучше.
Снова смотрю на сестру. Она выглядит такой худенькой. Не знаю, оттого ли это, что она питается только через гастростомическую трубку, или потому что мышцы постепенно атрофируются. Так или иначе, каждый раз, когда медсестры приходят проводить водные процедуры и я вижу ее ниже шеи… Это Эмми, но и не Эмми. Я смотрю на папу.
– Я просто представляю, что она слышит каждое слово. Но если я именно задумываюсь об этом, то мне уже так не кажется. Просто мне необходимо и дальше верить в это, или… ты понимаешь.
– Я буду лучше стараться, – кивает он. Пододвигается ближе к Эмми, чтобы мы втроем сидели вместе, как заговорщики. – Надеюсь, ты слышишь нас, Эмми Лу. Твоя сестра, кстати, все выдумывает. Я прекрасно изобразил Доктора Кто!
В машине по дороге домой я, пока папа не смотрит, переключаю радиостанцию с «Только песни 80-х» на «Только песни 90-х», хотя не сомневаюсь, что он скоро заметит. Папа всегда повторяет, что настоящая музыка закончилась в восьмидесятых. Мы говорим об Эмми с Дугом, как и всегда, когда навещаем Эмми, а потом папа начинает расспрашивать меня о Джори.
– Мама рассказала тебе, что видела его с подружкой? Сэди, кажется?
В груди появляется странное чувство, будто что-то тяжелое налили внутрь.
– Нет. Когда это было?
– На выходных, кажется. В супермаркете. Прямо парочка голубков, так и сказала.
– Ясно. Что ж, очень мило.
Я хлопаю по магнитоле, выключая песню «Малдер и Скалли» группы Catatonia.
– Что не так? – обеспокоенно смотрит на меня папа.
– Просто не нравится песня. Никогда не нравилась.
– Должен признать, не думал, что она из восьмидесятых. У вас с Джори все хорошо? Вы все еще друзья?
– Да. Нет. – Я вздыхаю. – Не знаю. Он написал одно сообщение… сообщение про меня, но не для меня.
– И что там было?
– Просто… – Я не могу пожаловаться, что Джори не рассказал мне о вечеринке, о которой родители понятия не имеют. – Звучало так, будто от меня одни проблемы. Будто я только и делаю, что драматизирую.
– В самом деле? Удивительно. Он всегда был тебе отличным другом. Ты ему сказала, что это тебя расстроило?
– Нет.
Каждый раз я нахожу отговорки не брать трубку, когда он звонит, а когда мы с Тедом столкнулись с ним в местном магазинчике, он опять сказал, что я «веду себя странно». Забавно, чем сильнее ты стараешься вести себя как обычно, тем «страннее» выходит.
– Хм-м-м. – Папа легонько постукивает по рулю. – Солнышко, мы все время от времени говорим то, что не думаем на самом деле.
