Встретимся в музее - Энн Янгсон
«Что вы вяжете?» – спросила она.
«Медвежонка для первой внучки одного моего друга», – ответила я.
«Бабушка как-то связала мне красивое жаккардовое платье. Мне было не больше пяти, но я до сих пор отлично его помню. Когда у меня появились дети, я попыталась научиться вязать, но так и не поняла, как это делается», – сказала женщина.
«А я умею вязать, – сказал мужчина, сидевший рядом со мной. – Конечно, не жаккардовые узоры, ничего такого сложного. Но вязать я умею».
И мы начали разговаривать про вязание. Мужчина напротив сказал, что в его семье никто никогда не вязал, и, казалось, был раздосадован этим фактом, в отличие от моего соседа, который явно гордился тем, что закончил аж два шарфа, в то время как его сестры забросили вязание, едва попробовав связать квадрат. Женщина споткнулась на том же этапе и отказалась продолжать, когда вместо квадратов один за другим стали получаться ромбы. Мужчина, который умел вязать, признался, что начал пару варежек, но так и не смог закончить. Он был уверен, что мама их сохранила, и решил, что при следующей встрече он обязательно спросит про них, возможно, даже заберет и попробует на этот раз довести дело до конца. У женщины была подруга, которая умела вязать, так что она задумалась над тем, чтобы взять у нее пару уроков и все-таки попробовать научиться. Мужчина, который никогда не брал в руки спицы, вспомнил, что подруга его жены как-то раз связала целый свитер в технике «энтрелак», а это, по его представлениям, та еще задачка. Все трое посмотрели на меня.
«Да, действительно, та еще», – сказала я.
Их заинтересовали детали моего занятия, и я стала объяснять, как провязываю петли, как выглядит выкройка (медвежонка я сошью из отдельных частей, а не свяжу целого за один подход), из какой шерсти и по какой схеме я вяжу. Схема особенно заинтриговала моих попутчиков, они никак не могли понять, как я перевожу стоящие вразнобой на странице цифры и буквы в набор инструкций. Я объяснила, что это как умение читать ноты. Я не умею этого делать, но если бы умела и если играла бы на каком-нибудь инструменте (чего я тоже не умею), то сразу видела бы, какие инструкции заключены в нотах и какая мелодия потечет из-под моих пальцев, если я буду следовать этим инструкциям.
Потом женщина заговорила о своей бабушке, той самой, которая связала незабываемое жаккардовое платье. Она говорила о том, как скучает по ней. У мужчины, который никогда не вязал, только что умерла бабушка. У нее был тяжелый характер, и вообще любить ее было непросто, но мужчина неожиданно обнаружил, что тоже по ней скучает. Хотя это было неожиданно, ведь он привык задумываться, что именно она не одобрит при следующей встрече: его одежду, друзей, занятие, темы для обсуждения. Теперь он стал замечать, что и сам относится ко всему этому более критично, как будто раньше эту работу за него выполняла бабушка, а значит, и беспокоиться было не о чем. У мужчины, умевшего вязать, тоже была бабушка, которая во время Второй мировой войны перегоняла «Спитфайры» с заводов на поля сражений.
Когда тема бабушек была исчерпана, женщина спросила меня о малышке, которой я готовила подарок. Я ответила, что никогда ее не видела. Она живет в Дании. Сама я никогда не была в Дании. Из нас четверых только мужчина, которому не давалось вязание, бывал в Дании и даже провел там целый год. Его осведомленность в датской жизни компенсировала полный провал с вязанием. По крайней мере, я надеюсь, он думал именно так.
Женщина и мужчина, которые тоже никогда не бывали в Дании, тут же решили, что надо ехать. К тому моменту, когда поезд прибыл в Эдинбург, где все трое вышли, они нисколько не сомневались, что поедут туда – и скоро. Слушая, как легко они рассуждают о путешествиях, я снова пала духом. Именно в таком состоянии я написала то письмо профессору Глобу. Это ж надо, я так и не доехала до Силькеборга. Хотя намеревалась это сделать с тех пор, когда была как минимум на пару десятилетий моложе той женщины, что сидела напротив меня. Я поняла, что переписка с Вами стала способом посетить Толлундского человека, не посещая его. Может быть, я боюсь этого. Всегда боялась, а теперь боюсь еще сильнее.
Когда Эдинбург остался позади, за окном потемнело, и поезд снова и снова останавливался на платформах, которые возникали из темноты, освещенные яркими фонарями, а затем опять исчезали позади. Я продолжала вязать, пока не устала, а потом просто сидела, ничего не делая и ни о чем не думая, пока поезд не остановился в Инвернессе и меня не встретила моя милая Мэри, стройный оплот спокойствия в вокзальной суете.
Мне пришлось дождаться рассвета, чтобы увидеть горы. Вы правы, очень важно видеть горы хотя бы иногда. Они гораздо больше, чем может вместить память. Путешествия к любимым тоже. В этом Вы были правы. По крайней мере, я начинаю год с того, чего никогда не делала раньше. Вероятно, таким должно было быть мое новогоднее желание: продолжать делать то, чего я никогда не делала раньше.
Скоро напишу еще. И отправлю медвежонка.
Со всей любовью,
Тина
Силькеборг
9 января
Дорогая Тина,
мне начинает казаться, что, читая Ваши письма, я слышу Ваш голос. Я даже близок к тому, чтобы поверить, будто вижу Ваше лицо. И могу без слов понять, о чем Вы думаете и что чувствуете, как если бы Вы были кем-то близким, сидящим напротив. Я понимаю, что Вы хотели сказать в последнем письме. Вы не говорите, поэтому я не знаю, могу ли я сказать или сделать нечто такое, что помогло бы Вам принять решение. Если есть, Вы должны мне прямо об этом сказать. Я знаю, чего хотел бы в новом году, не только избежать катастрофы, а гораздо большего.
Теперь к моим новостям. Все они радостные.
Эрик забрал Карин с крошкой Биргитт и привез их ко мне домой на Рождество. Это было чудесное время. Мы особенно не разговаривали,
