Луша - Карина Кокрэлл-Ферре

Я молю, чтобы смерть не нашла меня раньше вас, мои дорогие. Только скорее вернитесь.

Алиса, может, ты все-таки помнишь? Откуда ты можешь знать, что я стерла сотню железных посохов, чтобы сюда добраться, и что я здесь жду, жду, жду?

Я думала, раз вы ушли в снег, то и вернетесь в снег. Но прошлый снег я здесь пережила, но никто не вернулся.

Я бродила по городу. В ворожском парке на детской площадке я увидела большую группу закутанных в шарфы малышей с воспитательницами и ловила себя на мысли, что всматриваюсь в лица детей, ища тебя, Алиса. Безумица. Прошло столько лет, я ни за что тебя не узна́ю. Но появись ты сейчас, в своем красном пальтишке, в шарфе и варежках на резинке, в каких ушла, честное слово, я бы не удивилась, поверила и приняла бы это как счастье, страшась единственного — что ты опять можешь исчезнуть.

Я бы обняла тебя, поцеловала в то место на лбу, где кончается шапочка, сняла бы с тебя красное пальто, слила тебе на ручонки из кувшина, обтерла их чайным полотенцем пальчик за пальчиком, а ты бы стояла и внимательно смотрела, как я это делаю. Потом я поставила бы тарелки на стол, положила на них печеные яблоки, манную кашу или лепешки — не все ли равно? И мы, Крис, родной мой, любимый, сели бы за обед, который так и остался стыть тогда, в ту нашу последнюю субботу. И я бы смотрела, любовалась бы как ты ешь.

Только вернитесь. Я бы не стала искать рациональных объяснений, а приняла бы ваше возвращение в любом обличье, как чудо, за которое заплачено. Алиса, твоя мать безумнее Шляпника.

Сойти с ума в одиночку лучше, чем сойти с ума вместе с другими. Только вернитесь.

Она давным-давно провалилась в кроличью нору, вдруг перешедшую в колодец, до дна которого даже медная наковальня летит десять дней сквозь тройной слой зловонного мрака, пока не пробьет железные ворота, на которых написано «Соцтруд есть дело доблести и чести».

Все предметы и понятия за время ее долгого падения давно поменяли и свою природу, и привычный смысл. Она перестала удивляться. Сам факт, что она находилась здесь, что она еще жива, доказывал: реальность стала иной.

Сны ее здесь стали забываться тотчас же по пробуждении. Ей было жаль, они составляли большую часть ее жизни, ведь днем с ней мало что происходило, все происходило во снах. И только память, единственный, последний ее оплот, не сдавалась. Черная Королева права: «It's a poor sort of memory that only works backwards»[27]. Но уж какая есть. Ее память обрела способность двигаться в любом направлении: и кружить, и закручиваться в спираль, и забегать вперед.

И еще она вдруг заметила, что забывает русские слова для привычных предметов. И с каждым днем все больше забытого. Что-то случилось с ее головой. Словно ее замедлившийся мозг сдался и мог вмещать только один язык.

Сегодня у нее выдался особенно плохой день. День очевидности осени, когда понимаешь, что полчища зимних захватчиков где-то уже строятся железной свиньей, и не сдержать их стенам твоего города.

Вот и сегодня. Ветер. Сыростью тянет с реки — будет дождь. С утра у нее сильно кружится голова. «Ждать трудно», — сказал Коркыт. Только теперь она осознала до конца, насколько трудно, особенно когда теряешь надежду.

Помнишь, я тебе читала, Алиса, из книжки, в честь которой мы тебя назвали? «This is the effect of living backwards, it always makes one a little giddy at first»[28]. Я живу назад, значит, все правильно. Ведь именно где-то там — точка нашей встречи.

Вскоре выяснилось, что в развалинах она обитала не одна. Здесь появился немой, в котором она сразу узнала зека и не испугалась. Лагерь меняет конфигурацию позвоночника. Зеки по-другому держат спину и избегают смотреть в глаза, как звери. Общее прошлое они опознали моментально. Она положила руку себе на грудь и сказала: «Карлаг. А вы?» Он повторил ее жест и промычал: «Дай'аг». Она поняла, какой-то другой лагерь. Спросила его, здесь ли он жил до ареста. Он закивал. Так они и говорили. Он промычал свое имя: «Олев». Она задавала вопросы, мучительно подбирая еще оставшиеся в памяти русские слова, а он мотал головой: да или нет. Писать совершенно не мог от тремора. Жил он, как она думала, где-то за бывшим детприемником. Сильно помог ей с топливом прошлой зимой, а она делилась с ним едой. Добрая душа, но говорить с ним было невозможно. И дело было не только в его немоте: она забывала русские слова.

Олев временами исчезал, но всегда возвращался. А сейчас не появлялся уже давно. Где же он? Не забрали бы! Ханна стала ждать и его.

Есть Ханне с каждым днем хотелось все меньше. Она не помнила, сколько дней уже прекрасно обходилась без еды, несмотря на запасы. Зато набрала дикой мяты, насушила малины еще летом и заваривала все это в кипятке с драгоценной щепоткой сахара, кулечек которого выдала ей сердобольная продавщица на Маленьком рынке.

Каждый день Ханна собиралась забросить ежедневный ритуал с накрыванием стола, сил оставалось все меньше, да и очевидно, что никаких «гениев места» он не убедил и уже не имел смысла, а только расстраивал безнадежностью.

Писать тоже становилось трудно. Отяжелевшие мысли упрямо не хотели всплывать с зеленого дна, лениво таращились и недовольно шевелили бесцветными плавниками. Буквы расплывались, словно она смотрела сквозь воду.

Боль застучала в темени, и Ханна сдалась. Закрыла тетрадь.

Отложила перо и закрутила крышку на драгоценной баночке чернил — перо и чернила она взяла с пахнущего горячим сургучом почтамта, когда приемщицы отвернулись.

От мышей, которые с холодами, стремились к ее теплу, она прятала все по найденным на развалинах дырявым кастрюлям и ведрам, в которых нельзя было ни готовить, ни носить воду.

Стопка из четырех уже исписанных тетрадок, перевязанных бечевкой, лежала в чугунке под крышкой. Она дописывала пятую. Ее «пятикнижие».

Человек умирает, когда главное земное дело сделано. Плохо и неправильно, если раньше.

Ханна взяла книгу в руки и любовно погладила потертую обложку кирпичного цвета с зелеными крыльями Бармаглота. Она знала книгу наизусть, но любила открывать ее и гадать по первой бросившейся в глаза фразе, что сулит ей день. «Where should I go?» — «That depends on where you want to end up»[29]. Впадаю