Человек, который любил детей - Кристина Стед

– Ты взял меня в жены, а сам дурно обращаешься со мной, держишь впроголодь, потому что не способен зарабатывать на жизнь, отца моего выжал, как губку, используя его влияние, прокладываешь себе путь к успеху на моих мучениях и несчастьях. Похваляешься своими «великими» достижениями, трындишь о них без умолку, – с яростью продолжала Хенни, – но твой успех построен на моих несчастных костях. Ты коверкаешь мое тело и душу, силой навязываешь мне свою животную любовь. Изувер, варвар, дикарь-индеец не сделал бы того, что сделал ты, вынося мне мозг своей сентиментальной болтовней, да еще называя это любовью, заставляя меня рожать из года в год, хотя я ненавижу тебя, ты мне противен, и я в уши тебе кричу, чтобы ты от меня отстал. Но куда там! В глубине души ты точно знаешь, кому и чему ты обязан своим чудесным успехом, потому в угоду себе и заставляешь меня гнить в этой трухлявой развалюхе, требуя, чтобы я ползала на карачках и скребла полы, стирала твое грязное белье, твои драные простыни, одеяла и даже твои костюмы. Я набиваю матрасы для тебя и твоих детей, готовлю ужины для целой оравы поганых мерзких тупых безмозглых ненавистных Поллитов. Дом, которым ты так гордишься, словно морг провонял твоим формалином. Я вынуждена терпеть твоих гнусных животных, твои идиотские коллекции, органические удобрения в саду и твое нескончаемое бла-бла-бла, – хрипло кричала Хенни. – От твоей занудной болтовни у меня челюсти сводит, уши вянут. Я готова повеситься, лишь бы избавиться от тебя и от твоего мира, полного блефа и постоянных оскорблений, от твоей неуемной болтовни, якобы спасающей весь чертов мир. Я терплю тебя и твою вонючую противную замухрышку, смотрю, как она вычесывает из волос вшей, что подцепила в школе, как у нее из паскудного рта вываливаются зеленые зубы, а тебе хоть бы хны, ты вообще ничего не замечаешь. Десять лет, десять лет… все, с меня хватит. Собирай свои манатки и выметайся вместе со своей засранкой. Это – мой дом, а ты можешь возвращаться в свои трущобы в Балтиморе, где обитал до того, как стал месить грязь в рыбной лавке моего отца вместе с нищебродами, с которыми ты рос. Найди себе дом и живи там со своей горластой сестрой-лахудрой. И забери с собой свою сестру-потаскушку.

Сэм наотмашь хлестнул ее по губам. Бросив на него обезумевший взгляд через плечо, Хенни кинулась в холл, ощупью нашла палку в темноте и ударила в гонг, визгливо призывая детей, угрожая разбудить соседей, потому как это животное – муж – снова напал на нее. Услышав на лестнице шаги Бонни, она метнулась в кухню, схватила хлебный нож и бросилась на Сэма. Полоснула его по руке и плечу и стала метить в лицо, пока у него не хватило ума выбить нож из руки жены и оттолкнуть ее. Она зашаталась, рухнула на пол и затихла, дрожа от возбуждения и изнеможения.

Бонни и Луиза, прибежав в холл, в первую минуту оцепенели от ужаса, но потом бросились в кухню, плача и умоляя супругов образумиться. Слезы застили Луи глаза. Громко всхлипывая, путаясь ногами в ночной сорочке, она кинулась помогать мачехе. Та, удрученно рыдая, оперлась на локоть и стала медленно подниматься на ноги. Луи хотела помочь ей встать с пола, но Генриетта оттолкнула ее со словами:

– Не прикасайся ко мне, с меня довольно!

Бонни влажной тряпкой вытирала кровь с лица и руки Сэма.

– Хенни, что случилось? – плача, вопрошала она. – Сэм, что произошло? Это из-за меня, да? Что ты ей сделал, Сэм? Дети!

Сэм от гнева, страха и изумления не в силах был вымолвить ни слова. Он оттолкнул Бонни и сам вытер кровь. Потом обратил взгляд на Хенни. Та, опираясь на руку, словно раненый гладиатор, ладонью терла рот.

– Оставьте нас. Оставьте нас и идите спать, – велел Сэм каким-то необычным отстраненным голосом.

Перепуганная Бонни взглянула на него, но промолчала.

Хенни посмотрела на мужа:

– Я не хочу оставаться наедине с таким, как ты. Мне страшно за свою жизнь. – Шмыгая носом, все еще трогая рот запястьем руки с опущенной кистью, она неуклюже выпрямилась, словно существо, раздираемое болью, и откинула назад волосы.

– Газ включен! – машинально напомнил Сэм. Хенни повернулась к плите и выключила конфорку под кипящим чайником. – Иди спать, – вполголоса приказал Сэм Луи. Луиза и Бонни поплелись из кухни. Обеих одолевали сомнения, но они не смели вмешиваться, осознав, что это не обычная ссора между супругами. Бонни остановилась на лестнице и, отсылая спать Луи, шепнула ей:

– Не беспокойся. Я подожду немного здесь, дорогая. Бонни будет начеку.

– Хенни! – окликнул жену Сэм.

– Чего тебе? – скорбно буркнула она.

– Посмотри на меня! – Он вытянул руку и повернулся к ней лицом, показывая порезы, которые еще кровоточили.

Она мельком глянула на него, взяла мокрую тряпку и снова дала ему.

– На, вытрись. Не стой с блаженно-мученическим видом, как святой в церкви! – Хенни смущенно посмотрела на мужа и усилием воли отвела глаза, в которых читался стыд.

Сэм бросил тряпку в раковину, вытер руки и, искоса глядя на нее, спокойным голосом заявил:

– Самое ужасное, Душенька, что ты до сих пор любишь меня. Я это точно знаю. На это указывает все, что ты делаешь – даже это!

Хенни закрыла все краны на плите и стояла сгорбившись, крепко обхватив себя руками. Склонив голову на правое плечо, она заметила холодный блеск обручального кольца на пальце левой руки. Она в тоске смотрела на золотой ободок, с которым не расставалась ни днем, ни ночью. Не снимала его, когда стирала и убирала в доме, сидела у постели заболевших детей и устраивала им праздники на дни рождения. С обручальным кольцом на руке она принимала ванну, замешивала тесто, шила на швейной машинке. С обручальным кольцом на руке она рожала детей, посещала маникюршу и гадалку. С обручальным кольцом на руке она пила коктейли с Бертом и на клочках бумаги писала расписки ростовщику. Обручальное кольцо всегда было при ней, как и мужчина, который надел его ей на палец. Хенни заставила себя успокоиться. Пусть этот простой уродливый символ брака обрекает ее на беспросветную вечность непосильного труда и нищеты, сулит раннее старение, но он также подразумевает, что ее муж – деспотичный кормилец – обязан содержать ее, мириться с тем, что она носит его фамилию, и хранить верность ей – его кухарке и служанке. На мгновение, после стольких лет несчастной жизни, она ощутила всю