Золотой мальчик - Екатерина Сергеевна Манойло
– Держи фонарь, но не поднимай высоко, пусть в землю бьет, – дал указания дядя Леша и распахнул сарайку.
На перекладине, которую соседи соорудили из сучковатой ветки, спали курицы. Витя направил луч в пол, усыпанный опилками. Дядя Леша действовал быстро, схватил сонную птицу за шею, выскочил с ней из курятника и принялся ее скручивать, точно мокрое полотенце. Витя подумал было, что это какой-то прикол, сейчас отпустит курицу, и она пойдет как пьяная, а дядя пошутит, что вот, мол, у Идиоткиных и курица идиотка. Но дядя Леша не планировал розыгрыша, он посуровел весь, ну точно шаман, и рванул руки в стороны. В одной осталась голова, в другой перебирающая лапами тушка. Вите мгновенно стало плохо.
– Ты как, нормально? – спросил дядя Леша, уже не так зло, будто курица приняла на себя весь его гнев.
Витя кивнул. Соврал. Ему было нехорошо. Невыносимо тянуло к терему. Горошина на груди жгла кожу.
– Надо было быстро что-то делать, иначе весь курятник раскудахтался бы и поднял на уши хозяев, – как ни в чем не бывало объяснил дядя Леша. – А так я бы, конечно, был ласков с курицей: последнее желание перед смертью, все дела.
Витя развернулся и с силой стукнул кулаком по стенке курятника – неожиданно для себя самого. Внутри захлопало-заквохтало. Видно, зря курицу убили таким негуманным способом – все равно всех перебудили.
Отец со скрежетом воткнул лопату в землю – точно поставил восклицательный знак. Дядя Леша чертыхнулся, матюкнулся и поволок Витю к калитке. Затанцевали шторы, свет из окон стал ярче, а зов слабее, и чем дальше они втроем убегали от терема Идиоткиных, тем спокойнее становилась горошина на Витиной груди.
Дядю Лешу у ворот его дома встречала овчарка в ошейнике, но без поводка. Она наклонила голову вправо, как бы оценивая, можно ли гостям войти, не станут ли они претендовать на имущество, на свиней например, которые в темноте выглядели как три большие кучи. Витя потянулся погладить пса, тот угрожающе заворчал.
– Это Ара! – дядя Леша махнул перед собачьей мордой куриной головой. – Свои все!
– Ара, как попугай? – спросил папа.
– Ну ты даешь, сокращенно от «аурум».
Ара, загипнотизированный деликатесом, уже не выглядел грозным. Дядя Леша кинул псу куриную голову. Пес заурчал и зачавкал в темноте.
Мужики суетились во дворе. Папа развел костер и пристраивал над ним котелок. Дядя Леша занимался курицей: обдал тушку кипятком, ощипал и устроился у костра с небольшим раскладным столиком. Ара не сводил глаз с хозяина. Витя тоже. Ему казалось, что дядя зол на него из-за переполоха в курятнике и ничего хорошего от него ждать не приходится. Ара заскулил.
– Проголодался, зверюга, – ласково сказал дядя Леша и подмигнул псу. – Ща все будет.
Распластал тушку, выскреб внутренности и пригоршней отправил в собачью металлическую миску. Ара все проглотил за пару секунд. Витя отвернулся.
– А ты чего нос воротишь? – отец неожиданно встал на сторону брата.
– Да нежный он у тебя, – хмыкнул дядя Леша.
Витя не ответил, завороженный золотыми искрами от костра. В животе вскипал стыдный голод. Сначала он хотел отказаться от ужина и доесть мамины припасы из машины, но поход к Идиоткиным высосал из него столько энергии, что дать ему сейчас эту несчастную курицу, он бы набросился на нее не хуже Ары.
Дядя Леша отбил кулаками тушку, обмыл водой из ведра и отправил вместе с украденным урожаем Идиоткиных в бурлящий на костре котелок. Со столика смахнул обрезки на радость Аре и поспешил в дом, будто что-то вспомнил.
– Что это было – там, в курятнике? – спросил отец.
– Да ничего, – Витя нахмурился.
– Это из-за курицы или в дом тянуло?
– Из-за курицы, – быстро соврал Витя.
– И что тебе, птичку жалко? Я вот этими руками, – отец подставил лапищи к костру, – шеи ломал кутятам. И ничего.
– А мне сказал, что в питомник их отвез. – Витя чуть не плакал от жалости к ласковым щенкам и от осознания собственной наивности. Ну, правда, какой питомник мог быть в Штормовом. Откуда.
– Ты сам был кутенком, а теперь уже парень взрослый. Сходил со старшими на дело, так веди себя тихо, не высовывайся. Хочешь поплакать – потом в подушку поплачешь, а подельников подставлять нельзя.
Витя пожал плечами, насупился. Тут из дома вышел дядя Леша с бутылкой и ведром. Вытряхнул перед свиньями какое-то месиво, Витя подумал, что, наверное, туда пошел сошкрябанный с пола холодец. Потом дядя выудил из кармана брюк рюмки. Братья чокнулись. Дядя Леша покосился на Витю и что-то сказал отцу. В похрюкивании свиней, треске горящих веток Витя расслышал только отдельные слова: «все еще», «золото» и «нюхач». Папа кивнул, а дядя Леша подмигнул Вите и посмотрел почти так же, как на Ару, взглядом доброго хозяина. Мужики выпили. Не закусили. Одинаково сгримасничали. В оранжевом свете костра их лица сделались похожи.
Вите здесь не нравилось. Он злился на отца за кутят и еще расстраивался, ведь того, кто причиняет зло животным, непременно ждет расплата. Так говорила старуха-нянька в Штормовом, которую все называли Бабо. Ходили слухи, что Бабо стерилизует на дому кошек, потому что иначе хозяйки станут топить котят. Это интересно, учитывая, что Бабо не ветеринар, а какой-то человеческий врач в прошлой жизни. Витя помнил ее скрипучий голосок: «Чтобы я грех на душу взяла? Да ни за что на свете! Моя тетка издевалась над живностью, а как помирать – только соберется, лежит уже одной ногой в аду и кричит, чтобы простыни меняли, мол, ее кошки обоссали. Просто так, что ль, это все? Ну, нет».
На улице стало совсем темно и прохладно. Витя нашел в черном небе маленький ковш, только теперь он ему напоминал лоток для промывки золота. Спросить бы у отца, во сколько они уедут отсюда, но Витя не хотел показывать, как ему здесь неприятно и страшно.
Дядя Леша вынес из дома посуду: тарелки, половник, большую вилку и несколько ложек. Выцепил из кармана олимпийки и выставил на раскладной столик солонку с перечницей, добавил почищенную луковицу. В его движениях чувствовалось возбуждение, какое бывает перед радостным волнующим событием. Аромат стоял что надо, Витя сглотнул слюну, вспомнил куриную казнь и устыдился. Дядя Леша навис над котелком, проткнул курицу вилкой, вытащил на столик и быстро раскромсал ножом, в тарелки полетели бедра, крылья и голени, сверху полился бульон с кружочками картофеля. Воздух над столиком становился густым и тоже наваристым.
Витя ел быстро и жадно, обжигаясь и глотая вместе с мясом чувство вины. Прикусывал пирожками, которые, видимо, утром испекла Соня. Он сосредоточился было на разговоре мужиков. Те, прикончив одну бутылку и приступив уже к другой, с другим словом на этикетке, перешли на странный, какой-то мужицкий язык: в словах много гласных, интонация качается и прыгает, будто пятно масла на волнах.
– Иди в дом, малой, – сказал папин брат медленно, но по-человечески. – Сидишь спишь с открытыми глазами.
Витя любил ночевать вне дома. Это бывало не так уж часто, но иногда отец брал его с собой на рыбалку или в поездки к каким-нибудь родственникам, особенно когда мама уезжала по делам в Москву. Ему нравилось сравнивать мягкость матрасов, свет из окон, качество картинки в телевизорах и, самое главное, свои ощущения от присутствия поблизости золота. Но единственное золото этих родственников болталось в ушах Сони, которая, очевидно, не вернется до утра. Поэтому Витя без особого удовольствия встал, почесал за ухом золотоглазого мокроносого Ару и направился к дому. Свернул от крыльца в сторону вишни. Облегчил мочевой пузырь. Трава заблестела сталью. Надо бы спросить, где можно умыться и почистить зубы, но, видимо, сегодня придется лечь так.
Вите снилась бесконечная пожарная лестница, похожая на бобовый стебель из сказки про Джека. Чем выше он поднимается, тем гуще становятся облака в форме куриц и мамонтов, кирпичи перед глазами падают тетрисом. Он карабкается и карабкается за золотом, ветер щекочет ему пятки. Он знает, что наверху его ждет семья великанов, но Витя их не боится. Золото его защитит.
Проснулся, когда было светло, не сразу понял, где находится. Шторина на окне была замотана наподобие
