Москва, Адонай! - Артемий Сергеевич Леонтьев
Двойник тоже остался равнодушным к новому положению окна и продолжал писать, Марк даже зауважал своего спутника, который поначалу показался ему банальным выскочкой. Захотелось даже хлопнуть его по плечу, но стоило Громову в очередной раз увидеть собственный затылок – сделалось дурно. Сквозь стену, откуда-то сверху и сбоку, на него смотрела актриса-соседка, стоявшая на своем балконе. Марка сначала встревожило, что он видит женщину, хотя повернут к ней спиной, да и находится не снаружи, а в квартире, но потом успокоился, вспомнив, что окно теперь лежит на полу.
Несколько широких мазков. Податливая пустота белого прямоугольника. Желчь. Влажная земля. Темные горькие полутона. Черное жирное пятно в нижней части, похожее на жизнь. Промелькнула безобразная личина. Туманные топи. Болото. В правом углу молочно-перламутровое сияние – нет, пафосно, слишком прямолинейно… Костлявая лапа тянется, пытаясь… Жаждущая света тварь – сухая твердь – плоть – глина – детство не в прошлом, оно впереди – там, после смерти – пламя – слово. В пустых глазницах теплится свет. Вопросы-ответы. Капля воды. Закрытая дверь. Поцеловала в щечку – в первый раз… Сама подошла, сказала, хочет шепнуть на ушко. Мне было лет пять, наверное… белолицая с голубыми… Открытая дверь. В шестнадцать первая любовь. Объятие – сильнее поцелуя. Проникновеннее. Глубже. Оно навсегда…
Широко раскрытые, пристальные глаза. Зеленые – умопомрачение… Чернявая, смуглая… Когда идет, голова всегда набок. Ноги очень длинные и стройные, но в коленях чуть сводятся друг к другу, как у кузнечика – никогда не видел ничего более прекрасного. И голос чуть глуховатый… мокрый снег по лицу. Откуда в квартире снег? Почему снег? Почему снова окно, оно же умерло? Как странно.
Сейчас июль, у меня летние каникулы. Я учусь в седьмом классе. К сентябрю нужно доклад и письменное задание по биологии, но у меня совсем нет виридоновой краски. Нужно вынести мусор, тем более завтра сессия. Я ничего не нарисовал на тему античной литературы, никогда не любил… Гораздо больше античности любил вишневый пирог. Мама попросила купить молока и картошки, а диплом совсем не готов. Даже растушевку не сделал. Вчера на футболе расшиб себе колено и подвернул ногу. Мама мазала зеленкой содранную коленку, но в школу все равно заставила идти, несмотря на минус тридцать… все нормальные дети сидели дома, пришел только я и еще несколько задротов… у меня слишком много заказов, не успеваю – я опять взял слишком много столиков и не смогу обслужить всех гостей. Даже Нико не может помочь, у него у самого… На похоронах всегда чувствовал, как открываются двери – становилось до ужаса просторно – там, в открытом проеме страх и трепет, безмолвие или леденящие крики… Я так давно не целовал ее зеленые глаза… Неделю назад меня крестили, мне было года два, по-моему – синяя церквушка Иоанна Предтечи на Репина – я почувствовал тогда, да, было… в подвал спускались… странное прикосновение внутри, как будто вспомнил что-то важное… такое родственное, саднящее. Крест светился на солнце, почему-то потом не носил его. А краски смеются. Они говорят со мной. Зовут. А эти другие, эти твари хотят растворить меня без остатка, рассеять. Чтобы бесследно, бесплотно – ультрамариновое масло в сухую землю… несколько картин – даже несколько только картин, оставшихся после моей жалкой жизни – это очень много…
Красный, лиловый, синий. Кобальт зеленый. Слишком темно, надо больше света. Гуще мазок. Режет глаза. Снова слышу это… Опять закулисный шепот и хрипы. То же жуткое бормотание. Сковывает руки. Мне кажется, потолок скоро порвется – слишком сильно провис, набух фурункулом. Даже трещит. И в стенах пульс бьется все громче, как будто я в чьей-то черепной коробке – долбит по ушам…
Под дверьми короткие лохматые пальцы… скребутся, грызут и дергают ручку. Куражатся, хохочут. Пальцы не могут войти… На подоконнике опять эта обнаженная девица с черными глазами. Машет рукой, просит открыть стену. Смеется, хотя я чувствую: все они напуганы моим жаром-светом, они боятся того, что я сумею сбыться, спасти свою душу, бросив ее в порыве самосожжения ради своих работ, а значит и ради других людей… Я сильнее смерти и пустоты – они чувствуют это, потому и трепещут, мешают мне. Из розетки лезут щупальца. Зеленая, слизкая мразь – глянцевитая чернота хищно блестит, сползает по стене. Сжался в углу. Действительно не может дотянуться или просто дразнит? Касается уха, сваливается на плечо и снова назад, оставляя вязкий сопливый след… Проползли в щель. Заняли гостиную и кухню, давят на последнюю дверь… Алчное чавканье и семенящий топоток. Уставился в мой затылок. Чувствую его взгляд, не могу оглянуться…
Потолок и стены исчезли. Дом растворился. Рассеялся. Город потух. Опал требухой. Пустота объяла. Страх и трепет.
Явление III
Арина часто вспоминала ту ночь, когда это случилось в первый раз. После четырех месяцев работы соблазнительные суммы стали привычны, а один очень влиятельный и чтимый в кабаре гость – Евгений Эдуардович, крупный ресторатор, владелец сети московских заведений – выкупил у управляющей смену Арины, потому что хотел пообщаться с ней без помех, дав втрое больше, чем обычно кабаре получает за «увольнение на ночь». Евгений Эдуардович задернул плотные шторы своей vip-комнаты и усадил Арину рядом с собой.
Девушка сжимала кулаки и долго отказывалась от шампанского, со стороны казалось, что она собирается драться. Чуть ли не сходу выпалила, что не продается – просто временно работает здесь официанткой, дабы немного подзаработать, потом скрестила руки на груди и сжалась в углу, как загнанный зверек. К удивлению Арины, ресторатор ни на чем не настаивал, не позволял себе даже намеков. Только дружелюбно улыбался и разводил руки, мол, все знаю, вижу, ни на что не претендую.
«Выпьем?»
Убедилась, что бизнесмен даже не пытается к ней прикоснуться, а только расспрашивает о жизни и планах на будущее – в конце концов несколько расслабилась, взяла в руку изящное флюте с шампанским. Обаятельный натиск, хмельная искорка,
