Поплавок из осокоря - Иван Владимирович Пырков
Наступает торжественный момент, блюдо-сюрприз готово и подано.
«Милая, – зову торжественно, – специально для тебя. Мой шедевр!»
Бедная Таточка доверчиво тянется к тарелке, но не бросается есть с аппетитом, как я предполагал, не зачерпывает ложкой ушиной гущи с белоснежным окуневым (разобранным мной заблаговременно!) мясом, не похрустывает жадно чуть-чуть с сырцой, как и положено, вареным лучком, заедая его ароматным ржаным хлебом… Нет, ничего этого не происходит. Милая моя молча и как-то очень уж пристально всматривается в предложенное кушанье. И потом сдержанно спрашивает:
– А по бокам тарелки это… это что?
– В том-то и фокус, – вдохновляюсь я, – в том-то все и дело. Понимаешь… в начале осени… жир окуневый особый… драгоценный, можно сказать…
– Окуневый что? – переспрашивает-перебивает Таточка, надеясь, верно, что ослышалась. – Окуневый…
– Жир! – с неестественной бодростью завершаю я фразу, начиная подозревать неладное.
– Ты что же, решил накормить меня рыбьим жиром?
– Нет, не решил… Все не так. Это просто… самое вкусное… как сердце из груди… Я, видишь ли, сначала хотел утку в яблоках, ну знаешь, с такой золотистой корочкой, потом думал про торт – с зефирками там, фисташками, воздушным бисквитом…
– А где же, – оживляется на секунду Таточка, – где же золотистая корочка, и воздушный бисквит, и фисташки? Я вообще-то люблю фисташки…
– Да я не стал всю эту ерунду готовить – обыденно, скучно…
– А рыбий жир – весело?
Я зачем-то улыбнулся, пытаясь, может быть, показать, что действительно весело. А вот Таточка оставалась серьезной. Более чем.
– Да, милый, так меня еще не соблазняли… рыбьим жиром… И такого я правда – никогда не пробовала…
…Потом мы принялись есть окуневую уху прямо из одной тарелки. И Таточка даже меня похвалила. Правда, окуневый жир попросила убрать с ее глаз – подальше.
Еще было испытание нашей любви… мотылем.
Мотыль, хотелось бы заметить, благороднейшая насадка. «Сам бы ел!» – говорят бывалые рыбаки, насаживая на крючки-мормышки изящные рубиновые колечки.
Особенно по весне, в апреле, когда вода еще ледянющая после долгой зимы, нет справнее насадки. Да и очень экологично – не опарыш какой-нибудь, не навозный червь. Батька обожал ловлю на мотыля и меня приучил. «На мотылика!» – восклицал он обыкновенно. На мотылика-то на мотылика, да где ж его взять? В столичных рыболовных магазинах имелся, слышали мы с Батькой, круглый год. А у нас, на Волге? Лишь только сезонно… И все же был выход. Мотыльщики к концу марта заканчивают свою зимнюю вахту, это да, но распродают, пускай иногда и втридорога, еще недельку-другую остатки. Для кого слежавшиеся остатки, а для кого – золотой запас! И вот тут-то начиналась великая наша заготовка мотыля. Ранним апрельским утром, звонким и бодрым, Батька совершал обход специальных, известных лишь рыбакам мест, где можно было разжиться желанной насадкой. Места эти были не ближний свет – мотыль легко не доставался! Приходилось Батьке вести мотыльную разведку на углу двух тупиковых улиц, на вокзале, где рыбаки ждут пригородную электричку, на остановке Мостотряда, на рынке… «Без мотыликов и весна не весна, – совершенно по-детски радовался папа, торжественно открывая передо мной, понимающим что к чему, набитую благородным мотыльным народом мотыльницу. – В следующий выходной придем с тобой на Став, на мосточки, и такой клев начнется! У всех черви да тесто – бесполезно, вода слишком уж холодна. А на мотылика и сорожка будет попадаться, и окунек хороший, икряный. Мотыль – великое дело».
Батькину тираду, которую слушал я восхищенно («На мотылика будем ловить!»), обычно прерывала мама: «А где хранить собираетесь? Опять в холодильнике? Опять? Это же катастрофа!»
Почему опять? И почему катастрофа? Тут чуть подробнее.
Мотыль – он ведь личинка. И что самое неприятное – комара. И при всем своем рубиново-невинном виде превращается в голодного комарика мгновенно. А где эта метаморфоза происходит? Известно. В банке с водой, ставшей мотыльным обиталищем. В нашем холодильнике. И начинаются веселые апрельские ночи, когда откуда-то (рано еще, не май ведь!) обрушиваются на спящих если и не комариные полчища, то так, отдельные комары-лазутчики… Катастрофа? Пожалуй.
…В первую нашу с Таточкой весну я долго и, как мне казалось, красиво рассказывал о прелестях ранней мотыльной рыбалки. Лесочка тоненькая, мормышечка вольфрамовая, вода лазурно-прозрачная, мотылик рубиновый, сорожка серебряная, красноперочка золотенькая. Не рыбалка, а поход в ювелирный. И добился своим красноречием того, что в холодильнике выделена была специальная полка – под стеклянные мотыльные баночки. Я надышаться над мотылем не мог, очень хотел показать Таточке красивую весеннюю рыбалку, поделиться, так сказать, радостью, похвалиться. Каждый вечер, тратя немало сил и времени, менял воду в банках – мотыль любит свежую, проточную. Как заметила Таточка: «Ты уже каждого мотыля знаешь в лицо и называешь по имени!»
И все шло хорошо, но за три дня до намеченной рыбалки мотылей в банках стало значительно меньше. «Ну стало и стало – бывает!» – отмахивался я от нехороших предчувствий. А ночью, перед очень важной планеркой на работе, когда позарез как нужно было выспаться, мы услышали прямо над головами надоедливо-уныло-тянучее «з-з-з…».
– Комары? – наивно удивилась ничего не подозревающая милая, ведь в моей мотыльной риторике о них не упоминалось. – Комары? Так рано?
– Да нет, послышалось, – попытался я натужно зевнуть, чтобы смягчить ситуацию. – Давай лучше спать, завтра вставать рано.
Но как только мы закрыли глаза, опять началось: «З-з-з-з-з-з»…
От противного этого звука было уже никак не отмахнуться.
Итак, мы услышали комаров, а я, бонусом, услыхал от милой несколько запоминающихся слов о мотылях и своих рыбацких безумствах.
Но знаете, Таточка придумала на следующее утро гениальный выход: марлевые крышечки. Обтягиваешь баночку – и кислород поступает, и комарик не вылетает. Гениально! Случалось потом не раз, она сама ходила за мотылем и торжественно приносила домой самую лучшую и чистую в мире насадку…
А рыбалка на мотыля – первая наша, как говорится, совместная весенняя рыболовля – Таточке очень даже понравилась.
…Да, еще такой вот случался время от времени перформанс. Мне очень приятно и радостно было брать с собой Таточку в рыболовные магазины и на птичьи рынки. По субботам с самого раннего утра там начинали собираться специальные обветренные люди, знающие дело. Меня считали своим, и я вел себя с природными людьми раскованно, свободно. Был собой, одним словом. А значит – много всего говорил. Даже ораторствовал. Вернее, брехал.
Идем вместе с Таточкой по рыбацко-браконьерскому ряду. В пятницу идем, перед рыбацкими выходными. И сколько всего чудесного встречаем! Вытянутые поплавки-балберки для сеточного лова и прочих браконьерских утех белеют, словно отполированные
