Поплавок из осокоря - Иван Владимирович Пырков
Такой патетики не выдерживает и Таточка, уточняя:
– А ты много щук-то поймал на свои кружки – матерых? От которых сердце – быстрее?
Я брехун, это да, поэт. Да ведь и Таточка – писатель. И еще какой. Настоящий прозаик. Так что на все мои поэтические тирады всегда найдется у нее в запасе прозаический, эдакий заземленный вопросец. И правильно, что найдется. Иначе – буду вещать неостановимо…
А щук, от которых сердце, чаще все же воображал, чем ловил. Но твердо пообещал милой моей Таточке, что мы с ней обязательно выудим пятнистого монстра. Если, конечно, приобретем сейчас у братьев Арни троечку вот этих замечательных кружочков.
И вот мы на воде. В протоке, имя которой, как по заказу, Щучья. Вчера поздно вечером поставили наши снасти, насадили на тройнички лучших живцов, рассчитали и глубину, и силу ветра, подогнали все так, чтобы за ночь кружки наши вольно доплыли во-о-он до той заводи, а уж там – как повезет. Крадемся, значит, на веслах, соблюдая таинственную тишину. Говорим, значит, шепотом. Не знаю даже зачем. Так уж само собой получается. А утро. Красота. Туманец легкий. Отталкиваюсь весельными лопастями не от воды даже, а от упавшей за ночь листвы… И шепчу:
– В такое утречко хотя бы два из трех должны загореться, а скорее – все три. На каждом – по щуке. А щука-то здесь серьезная, недаром же протока Щучья! Хорошо, что не поленился, поводки металлические вчера поставил, ведь простую леску такая щука вмиг перекусит. Да и тройнички обновил, а то старые подзаржавели…
Таточка, поеживаясь от прохлады, спрашивает почему-то еще тише:
– А окунь может попасться – огромный, окунь-великан?
– Конечно. Я по полтора кило здесь раньше окуней брал, если дело у нас с тобой пойдет, на всю зиму горбачей наморозим, одного на огромную уху хватит…
– Только, прошу, без окуневого жира…
Подплываем к заводи, куда, по нашим расчетам, должны были прибиться за ночь водные странники – снаряженные на огромных рыбин кружки. А их нет. Вправо смотрим – нет. Влево глядим – нет. Кругом делаем обзор – безрезультатно. Только тихая-тихая вода. Загадочная. Глубокая.
– Наверно, пудовые щуки утащили их под воду, в коряги… – предполагаю я нерешительно.
– А может – сомята? Сомы здесь водятся? – продолжает шептать Таточка.
– Точно, – ухватываюсь я за ее слова как за соломинку. – Точно. Тут ведь соминая яма недалеко. И ночью огромные сомы…
В наш тихий разговор вклинивается спиннингист, до того не замеченный нами в утреннем туманце.
– Вы не жерли́цы ищете, красные такие, как светофоры, три штуки?
– Их и ищем, – говорим мы одновременно. И я обнадеженно уточняю: – Только не же́рлицы, а кружки.
– Точно-точно, – взмахивает спиннингом наш собеседник, – они самые, кругляши, здесь недалече болтались. С добычей. Видать, за ночь наклюнулось.
– А где они, – спрашивает все еще зачем-то шепотом Таточка, – куда делись?
– Местные на тырочке с моторчиком проплывали и сняли. Зашибенные, говорят, какие снасти, уловистые. Бывают же, говорят, лохи – бесхозными бросили. Вот кому-то, говорят, спасибки! Вынули они щучку, ну так, на пару кил, и окуня приличного…
Несколько минут молчания. Молчание, знаете ли, бывает и напряженным. Все думаешь: чем-то оно сейчас прервется?
– Так вот она какая, абсолютная свобода, – отчеканивает наконец Таточка, теперь уже громко и без всякой таинственности. – Ни тебе подкормки, ни тебе якорей, ни тебе… рыбы. На целую зиму хватит! И мы ведь не варвары какие, чтоб привязывать кружки под кустами, в камышах прятать. Плывите! Нет, мы с тобой не лохи, мы лошары! Хорошо еще, что работящий ты у меня, милый, не поленился, металлические поводки поставил да тройнички обновил, а то, глядишь, местные бы остались голодными, без нашей щукенции-то!
И ведь не поспоришь. Прозаик, одним словом.
С тех пор мы с Таточкой постоянно ставим кружки – интересное это уж очень дело, азартное, вольное. Дарящее надежду. Все так же не лишаем их воли, нет, пускаем в свободное плавание. И милая моя Таточка, бывает, первой замечает поклевку: «У нас переверт, у нас переверт!» И мы летим на крыльях-веслах, представляя огромную красивую рыбину.
К концу очередного какого-нибудь недельного кружкового нашего выезда Таточка первой начинает бить тревогу:
– Милый, у тебя в глазах переворачивающийся кружок. Самое страшное – что и у меня тоже. В кого мы превратились? В кого ты меня превратил? Нас же в городе ждут дела, книги…
И вдруг азартно:
– Поставим еще разок в дальнем озере, вдруг повезет?
Да, полюбили мы с Таточкой гонять кружки. И все же на ночь на всякий случай, от греха подальше, припрятываем наши кружочки в лодку.
Наши друзья Лисики. И не только
– Ж-ж-живые организмы! Простите меня, ж-живые а-а-а организмы!..
Кто это говорит и, главное, о чем? И кому?
Объясняю подробно. Говорит Андрей Воркунов – поэт. Причем один из самых ироничных в мире. «От Николаева ушли родители…» – это не народное, если что, это его. А обращается он к хаотично копошащимся на дне огромной кастрюли… ракам. Да-да, прекрасным волжским ракам, которые вот-вот должны стать закуской. Первостепенной! Наша веселая компания уже разместилась за импровизированным столом, устроенным прямо на берегу волжского залива. Ветерок с воды, вечер солнечный, мягкий, разговоры так и льются, а пиво – холодненькое, от которого запотевает стакан, – пока приберегается. Ждем раков. Большую горку – красных, свежих, дымящихся. С укропчиком и лимончиком. Сегодня из воды! Мы с Таточкой уже три дня проверяем и переставляем парочку наших самых уловистых, ударных раколовок, чтобы не ударить в грязь лицом перед коллективом. А коллектив подначивает: «Десять раков на литр пива это мало, но все же. Значит, с вас – полсотни минимум». Мы, переглядываясь, соглашаемся, мы понимаем, что нужно держать марку. Мы стараемся. Опускаем раколовки под глухой коряжник, под глинистые яры, в ямки-омута, и постепенно набирается приличный улов. Это ведь изысканный, кто понимает, деликатес – раки, сваренные на берегу. Да под пиво. Где такое еще попробуешь, когда? Раковаром же назначен Андрей – человек хоть и городской, но бывалый.
– Что-то отесь долго, – беспокоится Алиса, его жена. (Она почему-то именно так называет Андрея.) – Пойду гляну, как он там. Зачем-то на мостки с ведром бегал… Отесь, раки готовы?
Алиса Орлова – поэт и фристайлер. Блестящий журналист. Она крутая. Знаменитый Ли Си Цын. Для нас
