Москва, Адонай! - Артемий Сергеевич Леонтьев

На деревянной скамье обессиливший старик с пустыми глазами и стертыми чертами, обменявший свою кровь на жалкие гроши и подачки государства. Засаленный ворот рубахи обхватил венозную шею из талого воска – казалось, если прижать старика к люминесцентным лампам на мраморном потолке, его черты растворятся накипью, улетучатся тополиным пухом, а части тела начнут разваливаться, как кусок вареного пластилина, и превратятся в густую жижу. Рядом приодетый юноша, судя по типично-претенциозным шмоткам из торгового центра: менеджер среднего звена.

«В старости будет тот же талый, безликий воск с венами – чуток поухожаннее, может».

Самодовольно-сонная, смазливая рожица: уставилась в экран планшета. Планшет обхватил осьминогом, сдавил шею менеджера щупальцами – хлюпал слюной, проглатывая в себя его голову, заглатывал молодую энергию своего владельца-пленника.

Подошел поезд. Свободных мест не было. Шпроты ехали молча, без улыбок. Изуродованные, трахнутые очередным днем нелюбимой работы люди – чужим днем чужой жизни. Арина по-женски пробежалась глазами по содержимому аквариума: один симпатичный парень с сонным лицом и хмурыми глазами, похожий на голодного краба, читал книгу, время от времени потирая глаза – судя по всему, марионетка какого-то предприятия, топливо его чадящих печей; рядом с ним пара дорогих женских сапог и стильный кожаный рюкзачок – Калинина задержалась на лице модницы.

«Неудовлетворенная, несчастливая, как и я… ищет свой кусок мужчины, свой кусок жизни. Держит себя независимо и гордо, с подчеркнутым равнодушием, хотя боковое зрение неизменно ищет… неслучайно она стоит рядом с единственным на весь вагон приличным парнем… Одежда броская, яркие перчатки, розовая помада… по ночам плачет от одиночества».

За окном вагона костлявая ржавчина каркасов и проводов. Металлический шум и скрежет, обгладываемого подземельем поезда. Бетонные блоки. Деревянные двери с облезлой зеленой краской. Пассажиры плывут в небытие по рельсовой реке Забвения.

Торопись, паромщик, поспеши.

На следующей остановке вышло много народу, освободилось место, Арина устало опустилась на сиденье. Коньяк и качка вагона нагоняли сонливость, глаза начали слипаться. Потирала переносицу и смотрела в черное окно напротив, делая вид, что не замечает, как сидевший напротив азер со стоячим членом и в грязных кроссовках мусолит ее глазами. Калинина смотрела в темноту окна – поверх его головы. Дальше какое-то помешательство, мрачный шелест, плетью по глазам: одна жуткая личина, вторая, третья – промелькнувший в окне головастик с черным раскрытым ртом – вытянулся белесой массой – трепыхается, как рыба. Искаженные от ужаса личины – несколько размытых контуров – показалось? показалось? – через пару секунд повторилось снова – видение стало более отчетливым, гипнотическим, шарахнуло по глазам, приковало к себе внимание: полупрозрачные головы-слизняки с раскрытыми ртами заглядывают в вагон проносятся рядом с окнами – Господи, да что же это, Господи? – что-то кричат и хрипло хохочут жестокие угли-глаза хрипло хохочут вонзаются раскаленные кончики стрел глаза и рты глаза и рты и лица пассажиров серой пеленой полурассеянной дымкой отдалились кажутся недосягаемыми кажутся потому что: они вовне. Я – в. Чужие. Почти загробные – может померещилось? – мрак и пепел мрак и пепел люди стали прозрачными – озоновые контуры. Отстранились – а головы давят давят из-за окон щупают щерятся вскипают тянутся бешенные растерзанные личины навалились суки. Торчат из жидкой, шамкающей бездны. Щурятся от желтого света, падающего из вагона в их оживший мрак. Поток-вереница. Пытаются схватиться за вагон. Тянут из тьмы долговязые жерди рук – только кажется или поезд действительно едет медленнее? – нависли балластом. Вагоны вязнут, как в трясине.

Одна костлявая конечность все-таки ухватилась за борт вагона: призрачную фигуру выдернуло из черной жижи и потащило следом за поездом – с проворностью паука человекоподобное существо вскарабкалось к самому окну, заглянуло внутрь. Костлявая рука лезвием ножа прорвала стекло, как полиэтилен – жуткая мясистая голова вползла в вагон жирным червем… Рядом. Существо замерло. Воткнулось глазницами – пугающее и отчетливое, как болезненный кошмар, галлюцинация. Жидкая фигура стала телесной, кровяной – напыжилась. Напряженные жилы и изодранные, лишенные кожного покрова мышцы – пульсируют, блестят и лоснятся, обтекают тягучей жидкостью – мертвец стоит очевидным фактом, бесспорным и явным – зовет за собой, шепчет что-то нечленораздельное.

Длинные пальцы – кость и жилистые куски мяса – прикоснулись к лицу женщины – Арина задыхалась, хотела кричать, трястись, упасть в обморок, но все ее существо было сковано, парализовано, насажено на эту страшную руку, будто на ось – Калинина сжалась от окутавшего ее острейшего холода. Коловерть мыслей. Размазанная, полинялая реальность. Краски смешались. Границы стерлись – внутри или снаружи – начали путаться – лица пассажиров замелькали перед глазами, смешались с бледными личинами, с навалившейся тьмой – лица, похожие на слоистый телесный туман.

Она собрала всю свою волю и рванулась, но не смогла – ее дернуло обратно, резко и непримиримо, со всхлипом, потащило назад во мрак и скрежет.

Явление IV

После репетиции Арсений ушел в гримерку. Растворимый кофе из пластиковой чашки с ручкой и разовой ложечкой, дрянной коньяк из гастронома за сто пятьдесят рублей – продавался в граненом стакане прямо на кассе рядом с презервативами и жвачкой (стакан был заботливо закрыт железной крышкой от банки, в какие обычно бабули закатывают соленья): из всего этого почти сюрреалистического ужаса получилось вполне себе сносное месиво. Большего на опохмелку Арсений себе позволить не мог – слишком сильно вчера потратился. Молча смотрел на пыльную стену с выщерблинами, на железную перегородку под потолком, полоскал напитком рот, раздув щеки, потом тяжело глотал. Играл сегодня без удовольствия, как на привязи, чисто по инерции, хотя голова почти не болела.

В коридоре послышались шаги. Через несколько секунд появилась молодая статистка – бледнокожая и подвижная, с очень жадными сластолюбивыми губами и пристальными глазами: высунула из проема свою смешливую мордашку и положила на стену сдобную руку.

– Ох уж этот Арс, опять к нему какая-то красоточка пришла… Спрашивает тебя… В зале сидит такая вся из себя, прям не подойдешь…

Кокетливые глаза с ласковой насмешливостью глядели на актера.

– Кто такая? – сделал еще один большой глоток уже остывшего кофе и поставил стаканчик на стол. Арсений смотрел на улыбчивое личико через отражение в зеркале, не поворачивая головы.

Статистка, тщательно затянувшая хлебные бока в голубые джинсы, пожала плечами:

– Да я-то откуда знаю… но особа очень себе даже такая, роскошная такая бутоньерочка… Фигурка что-надо, я бы сама ее прижала где-нибудь с удовольствием, пощапала за разные мягкости…

– Ой, Жанна, да