Земля под снегом - Эндрю Миллер

Нет ответа. Он закрыл дверь и вернулся в кухню. Допил, что оставалось, и налил себе еще. В черной сумке у него была склянка из дома Питера Герни. Если захочется расслабиться как следует, можно попробовать чайную ложечку. Он ухмыльнулся, глядя в черное окно. Поужинал содержимым кастрюли, стоя у плиты. Понятия не имел, что за мясо; вкус был так себе. Поев, сел в гостиной перед телевизором. Если негромко, звук ей не помешает. Что за фильм идет, он понял: американская судебная драма, эпизод сериала о юристах, отце и сыне, берущихся за трудные случаи. Не самое глупое, что бывает, – ну, для телевидения не самое глупое. Он зажег сигарету. День тяготел над ним, но день был позади. На экране женщина, как видно, организовала свое собственное убийство. Заплатила мужчине, чтобы застрелил ее. Мужчина нервничал. Он был наемный убийца, но с подобным никогда не сталкивался. Женщина поправила перед зеркалом прическу, потом спокойно поворачивается к нему. «Вы готовы, мистер Джоунз?»

Фильм еще не кончился, когда антенна перестала ловить, но он представлял себе дальнейшее. Он остался сидеть, глядя на картинку помех или чего там, на беготню фотонов, на бурю за толстым выпуклым стеклом экрана. Размером экран был с окошко самолета, но не простой это был самолет, а космический. К утру они окажутся в другой галактике. Взойдет солнце, но это будет иное солнце. Он разбудит Айрин и покажет ей. Ее лицо будет омыто этим новым сиянием, оба их лица. Вообразил, и глаза увлажнились, хотя он не очень-то понимал, что же такое расшевелил в себе. Он выключил телевизор, прикрыл угли в камине золой и пошел наверх. В спальне было холодно. Он надел пижаму, но остался в носках. Почистил зубы над раковиной. Поднял взгляд на Арнольфини и его жену и увидел в черной шляпе мужчины вмятину, которой раньше не замечал, полумесяц, почти надорванное место. Потрогал пальцем, потом сел на конец кровати, раздумывая, лень ему или не лень спуститься и принести заварку для тисмейда.

9 января, среда

Надои упали до самых низких величин с тех пор, как он начал, но все равно забирать молоко было некому, так что не столь уж важно. Дороги были отчасти расчищены, поработали и тракторы, и люди с лопатами (он сыграл здесь небольшую, но, думалось ему, не бесславную роль). Не исключено, что до конца недели грузовик опять начнет приезжать. Пока же все излишки, всё, что они не использовали на ферме и не могли продать через местный магазин, он сливал в сточную трубу доильни. С курами все обстояло неплохо. Рита по утрам делала им подобие каши из пшеницы и объедков. Яиц стало меньше, и они помельчали, но снег был курам намного интереснее, чем дождь, которого они не любили.

Бык беспокоил его, но бык всегда его беспокоил. По возвращении попробовать свести его в сарае с парой коров, которые точно не стельные, вдруг холод не окажется помехой. А не то – договориться, чтобы его увели и превратили в солонину.

Позавтракал яичницей, запил кофе с цикорием из концентрата. Зажег в кабинете камин. У них была еще маленькая гостиная, но они редко туда заходили, и там сейчас стоял немыслимый холод. Он услышал, как наполняется ванна. Рано или поздно вода в трубах замерзнет. Он надеялся, что не в его отсутствие. В крайнем случае она всегда может пойти в коттедж доктора. Там-то наверняка тепло и уютно.

В спальне он переоделся. Снял рабочий комбинезон и освободился от большинства слоев под ним, от того, что нащупал в темноте в полшестого утра. Кальсоны и майку оставил, надел чистую рубашку и шерстяные брюки. Выбрал галстук, натянул свитер с треугольным вырезом (бордового цвета), затем втиснулся в пиджак из донегольского твида. Поискал чистые носки, не нашел и остался в каких был. Направился к ванной. Дверь была закрыта. Он постучал.

– Ты в приличном виде?

– Это кто, молочник?[57]

Он вошел. Она сидела в ванне. Поблизости стоял обогреватель, и сильно пахло керосином. Он присел у края ванны. Она смотрела на него. Он стер с ее щеки капельку воды.

– В четыре придет Тедди, займется коровами.

– Думаю, они будут рады, – сказала она. Она сидела в воде, подняв колени к груди.

– Настанет день, – сказал он, – когда у нас будет ванная, в которой можно выращивать лимоны.

Она ухмыльнулась. В воде, без косметики, выглядела совсем юной – или, непонятным образом, и юной, и очень много пожившей. (Стэнхоуп сказал однажды, что не видит в детстве ничего ценного. Странное высказывание, хоть они и раздавили к тому времени бутылку портвейна. Уж скорее в зрелости ничего ценного не видно.)

– Справишься одна?

Она кивнула.

– Уверена?

Кивнула еще раз.

– Удачи, – сказала она.

Он поцеловал ее в плечо.

– Если поездам хана, вернусь через час.

У него уже была собрана сумка. Он снес ее вниз и поставил у передней двери. Проверил камин в кабинете. Всыпал еще угля в «рейберн». Кошка смотрела на него.

– Постарайся не шалить, – сказал он ей.

Выруливая со двора, был где-то посередине между опьянением отъезда и неотвязным беспокойством из-за Риты и живности. Уже люди говорили, что сейчас хуже, чем в сорок седьмом. Холод и сильней, и упорней. Замерзли не только реки. От кентского берега море на милю покрыто льдинами. На целую милю! Никто ничего подобного не помнит. Но он едет всего на пару дней, и Тедди в сто раз больше него знает о фермерстве, о коровах уж точно. А когда-нибудь потом, годы спустя, он, может быть, будет вспоминать эту трудную езду через снежные поля, по которым «джипси» ползет, будто сани поручика Киже[58], как один из великих моментов своей жизни, как отважное деяние, изменившее все.

На станции он спросил, свободны ли пути. Начальник ответил с осторожным оптимизмом. По главным линиям поезда ходят. За ответвления он, конечно, не ручается. Картина сложная.

– Caveat emptor[59], – сказал Билл.

Начальник станции кивнул. Чуть подвинул столбик из тусклых мелких монет. Билл вышел к путям. В кучке людей на противоположном перроне он увидел доктора. На них двоих были почти одинаковые темно-зеленые кепки. Они кивнули друг другу через воздушный слой, насыщенный превратностями, а потом отвернулись, посмотрели каждый в свою сторону, как собаки, уловившие запах.

Проснувшись, лежа в утренней полумгле гостевой комнаты, она снова плакала. Услышав, как Эрик ушел, плакала более открыто, с большей страстью, а потом