Поплавок из осокоря - Иван Владимирович Пырков
Андрей, взваливая на плечи здоровенный рюкзак, молча соглашается. Но чуть погодя, выдохнув, жалуется:
– Ч-чуваки, родные! А-а-а, Лисик уже э-э-э много д-дней говорит только про а-а-а Волгу, как а-а-а она будет плавать почему-то за а-а буйки, поедать каждый вечер сковороду а-а-а линей, собирать на каких-то а-а островах какие-то а-а-а г-грибы, хорошо если не э-э-э галлюциногенные, еще она решила, что хочет зачем-то а-а-а раков с пивом… В общем, мне а-а-а немного с-страшно.
Лисик тем временем в неповторимой своей лапидарно-пространной манере спрашивает у меня про Пеший рынок, знакомый ей издавна.
– А великолепные помидорные развалы остались? На Пешем самая вкусная была помидора, настоящая. Помидорное царство! В Москве не купишь. Ни за какое баблишко!
– Да погляди, – говорю я, чтобы еще больше раззадорить азартного Лисика, – на каждом углу сейчас помидоры. В принципе, недорогие.
Лисик смотрит как бы сквозь меня, не удостаивая ответом, и бежит на Пешку. Лишь к вечеру подчаливает она к нам домой, гордо высыпая на стол разноцветные помидорины всевозможных, как я понимаю, сортов. Тут и «Бычье сердце», и «Малиновый звон», и «Черный принц», и пересортица. И мятых немало, и треснувших.
– Настоящие, дачные, с земли! У каждой – свое выражение лица! Отесь, погляди, не из парника, не из целлофана гребаного – с грядки! Помидорный рай! Вот эти, темненькие, – хвалится Лисик, – взяла всего по триста.
– По триста всего чего? – уточняет Таточка, широко раскрывая глаза.
– Рублей, не долларов же. В Москве такие по пятьсот, а здесь, на родной Пешке, можно сказать, по дешевке! Есть счастье.
Мы не разуверяем Лисика, соглашаемся – да, по дешевке, да, счастье, хотя прекрасно знаем, что в эту пору самые бессовестные спекулянты продают помидоры по полтораста. Максимум. И только Лисику по силам разыскать помидорный рай по такой невероятной цене!
Отесь, то есть Андрей, стирает пот со лба:
– Чуваки, в этот раз мне а-а-а действительно с-страшно за нашего а-а-а Лисика.
…На так называемой «природе» в первый же день Лисик успевает простудиться, обгореть и чуть не утонуть в синей волне своей родины. Вдобавок ее кусает какой-то настолько зловредный комар, что начинается нешуточная аллергия. «Хорошо еще, – резюмирует Андрей, старательно измельчая в порошок антиаллергенную таблетку для скорейшего Лисикиного спасения, – что наш дорогой а-а-а Лисик не успел отправиться на острова за а-а-а грибками».
– Слушайте, дело серьезное! – умоляюще выступает подлатанный Лисик поздно вечером, на нашем экстренном походном совете. – Я тут еще одни сутки не выдержу. Просто не выдержу. Не смо-гу. Не варик ни разу. Солнце вообще жжется как оглашенное. Песок раскаленный, адски! Чьи-то дети все время орут. Мухи. Слепни. И эти, беспредельщики…
– Сука, а-а-а оводы, – подсказывает Андрей.
– Вот именно, сука, оводы! И даже интернета нет! Пещерный век! И кто-то под кроватью скребется. И сортир, блин, во дворе. Вы издеваетесь?
И она укоризненно глядит сквозь нас и каждому из нас в душу: «Нет, не смо-гу!»
Всем нам, в отличие от Лисика, отдых вполне по душе. «А-а-а заходит!» – как сказал Андрей. Конечно, с издержками, конечно, с элементами аутентичного волжского хоррора. Да где ж его, хоррора-то, нет? И мы поочередно и все вместе уговариваем категоричного Лисика пойти на компромисс – продержаться не двадцать дней, разумеется, ни к чему такие жертвы, но хотя бы недельку. И не много, и не мало. Самое то.
– У а-а-а Таточки и Вани, – находит в нужную минуту решающий аргумент Андрей, – большие планы на линей, а-а-а просто наполеоновские, и на раков – к пиву!
Тут Лисик сдается. Против линей и раков ему не устоять.
– Отесь, ну обещанные желанные раки-то готовы у тебя? Или все еще на кривой собаке? Все ждут!
Через несколько минут Лисик и Андрей торжественно шествуют к нашему столу, Андрей несет огромную кастрюлю. Все оживляются в предвкушении прекрасных волжских раков.
– Отесь, – едва сдерживает смех Лисик. – Андрей, у меня не получится. Расскажи людям сам.
И Андрей рассказывает:
– Понимаете, друзья, выяснилось, что я никогда раньше не варил а-а-а раков. Ну то есть никогда. Не занимался таким а-а-а безобразием. Думаю – когда-то надо начать. Налил воды в а-а-а кастрюлю, запустил туда раков из а-а-а ведра, включил газ. Пока собирал а-а-а специи, заметил, что раки а-а-а по кругу стали а-а-а бегать. И тут только вспомнил, как а-а-а Лисик предупреждал, что бросать надо в кипящую воду, только а-а-а в кипящую. Я раков снова пересадил в ведро, пока вода-то а-а-а закипит. А они копошатся еще сильней, возбудились от нагрева. Я им говорю: «Простите меня, живые а-а-а организмы!» А они не прощают, смотрят из ведра а-а-а укоризненно. Ну я отнес ведро на мостки и всех раков а-а-а выпустил. Весь Ванин с Таточкой залов. Говорю, возвращайтесь в родную стихию, живые а-а-а организмы. И а-а-а чуваки, главное, так быстро и как-то радостно а-а-а поплыли. Только почему-то задом наперед. Это не от а-а-а нагрева? Они и нагреться-то успели на пару а-а-а градусов…
Первым из-под стола, покраснев, как вареный рак, от смеха, выползаю я. Следом Таточка. Мы спрашиваем в один голос:
– А кто же в кастрюле?
– А-а-а креветки, – невозмутимо отвечает Андрей. – Захватил из города пару пачек мороженых, на случай, сука, а-а-а неурожая.
– Ну раз так, пойдемте пиво пить у Николаева, – переиначиваю я, исходя из контекста, строчку Андрея. – Без раков, зато с креветками.
И мы валимся обратно под стол.
* * *
Вот я назвал Андрея и Лисика городскими людьми, а куда им деваться-то, в мегаполисе? До ближайшей живой водички ох как далеко. Это мне можно вольготно махнуть на все дела и махнуть на волжскую дамбу. Хотя бы на пару часиков. Не заповедник, конечно же, но и лебедя весной можно приметить, и с ужиком, тоже любителем рыбешки, пошептаться, и надышаться ветром, приносящим в сенокосную пору дух луговых цветов.
А чтобы удобнее было махать – придумали мы с Таточкой, поддерживающей меня всегда и во всем, хитрость.
В конце апреля, когда разливается Волга и кренятся от напора воды веселые бакены, мой рабочий портфель, а работаю я в очень-очень серьезном вузе, тоже становится очень-очень серьезным – он раздувается, набухает, тяжелеет. И мои любимые коллеги-преподаватели здороваются со мной серьезнее обычного:
– День добрый, Иван Владимирович! Наверное, из архива? Наверное, новые материалы для научной монографии?
– Наверное, – отвечаю как можно уверенней.
– Иван Владимирович, дорогой, привет! Наверное, из библиотеки
