Человек, который любил детей - Кристина Стед
Сэм огляделся. Впереди прямо перед ним находилась Вольта-плейс, где жил Слюнтяй Смит, его приятель из министерства финансов. Он усмехнулся, услышав, как Слюнтяй играет гаммы, а дочь делает ему критические замечания. Идя мимо живой изгороди, за которой стоял дом Смита, Сэм произнес вслух:
– Вот бы познать вкус верховной власти!
Он вспомнил свою давно почившую мать. Она родилась еще в те старые добрые времена, когда матери мечтали о том, чтобы их сыновья заняли пост президента страны. Бедная женщина, добропорядочная женщина, разве могла она подумать, когда со слезами на глазах посылала меня трудиться на рыбный рынок, что там я встречу свою судьбу? Впереди, недалеко на холме, находилась его гавань, его судьба.
– И еще, – рассуждал сам с собой Сэм. – Уехать теперь – значит дать нам с Мадлен время подумать, выправить положение: любовь, заставляющая страдать другого, это не любовь. Однако какие желания одолевают человека! Их не записывают в ежедневнике, они – часть его тайной жизни. Порой тайная жизнь вздымается и захлестывает, как приливная волна. Но нельзя терять голову. У нас обоих слишком многое поставлено на карту. Забудь! Забудь! – восклицает он в такт своему шагу. Силится вспомнить что-то еще, что-то более отрадное. Отмечать назначение его повели домой к Грязному Джеку, где они здорово повеселились. Сэм был на высоте, в своей лучшей форме. И там он увидел юное создание – застенчивую, серьезную большеглазую девушку с коротко остриженными черными волосами, которая оказалась единственной дочерью Грязного Джека (Старины Робака); она создавала очаровательные картины с изображением цветов. Какое целомудренное, внимательное лицо! Оно вспыхивало от восхищения. Звали эту девочку-женщину Джиллиан. Сэм сразу же сочинил про нее стишок:
Джиллиан прекрасна,
Словно маков цвет.
И прелестней девочки
В целом свете нет.
– Трамба-дубамба! – воскликнул теперь Сэм. Ругательства у него были странные, поскольку он не позволял себе сквернословить. – Тяжело быть гением: успех за успехом – поди совладай! А как смотрел на меня Грязный Джек! Откинул назад голову, да так и впился в меня своими шарами. Думал, запугает. А сам он всем вообще до лампочки. Хоть бы кто обратил на него внимание. Эх, бедняга Грязный Джек. – И Сэм тихо запел себе под нос: – Милая, милая Нелли Грей, тебя увезли, и о-хе-хей. Э-эх! – громко воскликнул он. – Как же меня распирает! Жаль, что дома все спят. Ну а кто ж в этот час не спит? Разве что сам дьявол во плоти. А мы, Поллиты, народ боевой, жизнерадостный. Однако посмотрим, как мои маленькие бандиты отреагируют, когда узнают, что им придется расстаться с папой на целых девять месяцев! Выть будут, рыдать, зубами скрежетать! – Сэм хлопнул в ладоши. Он шел к дому своей любимой дорогой – в горку по 34-й улице, мимо тихих домов, под сенью деревьев. Первый раз он шел здесь, исследуя округу, когда был еще молодым отцом и вдовцом. Тогда на руках у него сидела, болтая голыми пухлыми ножками, годовалая Луиза; рядом со скучающим видом ступала элегантная мисс Генриетта Кольер – его невеста, с которой ему предстояло через несколько месяцев сочетаться браком. Это было десять лет назад. С тех пор не счесть, сколько раз он ходил этой дорогой туда-сюда вместе с детьми – водил их в обсерваторию, в парк, к реке, в лес у канала Чесапик-Огайо или в парк Кэбин-Джон, рассказывая про птиц, цветы и всех прочих обитателей лесного массива.
И вот в поле его зрения вплыл Тохога-Хаус – дом, некогда принадлежавший старику Дэвиду Кольеру. Теперь это был его дом. Сэм называл Тохога-Хаус своим небесным островом. На скопление звезд, мерцавших в вышине над темным пространством на середине холма – двухакровым участком, на котором стоял Тохога, – медленно наползало облако.
Сэм поднимался в горку неспешно, не отдуваясь, а вдыхая жар ночных улиц, и все смотрел вверх на большой дом, который заслоняли деревья. Наконец он пересек Пи-стрит, и вот перед ним холм, на котором раскинулись его владения. С одной стороны длинный забор из оцинкованного железа тянулся к 35-й улице и к стоявшим в ряд убогим кирпичным домам, больше похожим на трущобы. Над забором нависали подрезанные ветки гигантских кленов и дубов. Справа находился старый пруд. Заметив слабое сияние, Сэм понял, что в длинной столовой горит свет. Он взбежал по боковой лесенке и крадучись пробрался по траве к заднему фасаду дома, правой рукой раздвигая знакомые растения, левой – касаясь невысокой колорадской голубой ели, которую он посадил для того, чтобы у детей было свое древо желаний. Теперь эта ель уже достигала в высоту пяти футов.
Будучи шести футов ростом, Сэм спокойно заглянул через заднее окно в длинную комнату, которая тянулась через весь дом. Еще одно окно выходило на Р-стрит. В центре зала стоял раскладывающийся дубовый стол, за которым, лицом к нему, сидела на украшенном резьбой отцовском стуле Луиза, старшая из его детей (ей скоро исполнится двенадцать), и единственный ребенок от его первой – почившей – жены, Рейчел. Луи горбилась над книгой, застыв в неподвижной позе, так что казалось, будто она одна во всем доме. За все то время, что он наблюдал за ней, она лишь переворачивала страницы, накручивая на палец золотистую прядь длинных волос, – эту привычку Луи переняла у отца. И вдруг, хоть Сэм ничего не услышал, девочка резко вскинула голову и замерла, вытаращив серые глаза. Затем встала неловко и украдкой глянула на окно у нее за спиной. Ухо Сэма не улавливало ничего, кроме потрескивания ветвей окутанных ночной мглой деревьев. Потом он заметил, что створка подъемного окна медленно опускается. Луиза стремительно шагнула к этому ожившему окну, словно движимому некой волшебной силой, проследила за тем, как створка вошла в подоконник. Тряхнув головой, девочка повернулась лицом к комнате, словно к собеседнику, и рассмеялась. Никакой магии – просто крепления разболтались. Луи открыла окно, потом тихо его закрыла и прислонилась лбом к стеклу, вглядываясь в плывущие по небу облака, высматривая что-то на улице. Он делала это не в первый раз, и Сэм, тихо насвистывая мелодию гимна «Понесем снопы», уже хотел было войти в дом, но тут в дверях комнаты появилось
