Современная иранская новелла. 60—70 годы - Голамхосейн Саэди
Целых пять дней отличная погода и спокойное, теплое море. Особенно здорово было на второй день — вода, как стекло. Голубая-голубая! И такая прозрачная, что хотелось плыть прямо до той темно-синей линии, что отделяла море от неба. Но тогда пришлось бы плыть очень далеко, через все море… Наверное, ничего бы из этой затеи не вышло. А может быть, и вышло — мы не пробовали. Боялись. Под ногами — пустота, и вокруг ничего, кроме воды. Ни он, ни я, конечно, не сказали вслух, что нам страшно, но все же вернулись на берег и оставались там, пока не зашло солнце. На закате морской ветер влажный, и до чего же приятно подставлять ему обожженное солнцем тело. В первый день и в три последних на море были волны. Нельзя сказать, что большие, но все-таки волны, и море не все было голубым: у берега — коричневое, чуть подальше — серое, а еще дальше — голубое. Темно-синяя линия, отделявшая море от неба, то пряталась за волнами, то снова появлялась. Мы плыли с волны на волну, а вернувшись на берег, разнесли по всей комнате и коридору песок — даже душ не отмыл нас до конца. Утром песок был и на простынях, и на подушках. Ночью его волосы пахли морем, а обожженное солнцем лицо поблескивало…
Начался дождь. Женщина закрыла окно машины и в стекле увидела отражение своего спутника. Мужчина по-прежнему молча смотрел на дорогу, губы его были плотно сжаты, а волосы хранили влажный блеск моря.
Наверняка волосы у него еще пахнут морем…
Мимо пронеслась машина, подняв густую пыль. Мужчина пробормотал: «Куда так разогнался сукин сын!» — и покосился на женщину. Она хотела было улыбнуться, или что-нибудь сказать, или ласково взглянуть на него в ответ, но он опять уставился на дорогу.
Раньше, если он выругается при мне, я всегда хмурилась, хотя мне это вовсе и не было неприятно, а он клал мне руку на колени и извинялся, хотя знал, что ничего такого не сделал. Только в тот раз, когда мы попали в аварию, он при мне ругался — да как! — и не извинился. Он тогда так рассвирепел. А я боялась, что его побьют. В той машине сидело трое. Вокруг собралась толпа, и все стояли и глазели, как будто тут кино показывают. Никто ничего не делал. В конце концов пришлось отправиться в участок, там все кончилось полюбовно, заставили только уплатить штраф. Паршивый был вечер. Когда мы ехали обратно, я прижималась к нему и плакала, а он вел машину одной рукой и свободной рукой гладил меня по плечу. Да нет, не такой уж паршивый был вечер, разве что вначале… Что же он все молчит?! Сказал бы хоть слово… До чего хочется придвинуться к нему поближе…
Небо на востоке было совсем темным. Солнце уже село, а женщина, пропустив этот момент, теперь недоумевала, где же солнце и куда оно спряталось. Ей захотелось запеть что-нибудь грустное и знакомое, но, сколько она ни старалась, на ум не приходило ни одной подходящей мелодии.
Ветер нес пыль, машину окружала серая, угрюмая мгла, дорога была безмолвна и грустна.
В небе раньше времени появился бледный и тусклый молодой месяц. Женщине захотелось взглянуть мужчине в лицо, но она подумала: «Лучше не надо. Он хмурится».
Вокруг не было ни деревца. Безводная, голая пустыня. Женщина посмотрела на свое отражение в металлическом замке сумочки.
Ветер усилился.
Лучше бы мы остались там еще и сегодня. Когда вокруг вода и солнце, то и настроение не портится. Мы бы, сейчас пили вино и сами бы смеялись над вчерашней детской ссорой. Все бы и кончилось. А потом легли бы в постель и дали бы друг другу слово больше не ссориться. И не ссорились бы… до следующей ссоры. Как в тот раз, когда поссорились у его матери. Он тогда пришел ко мне ночью: «Ты меня больше не любишь, потому и находишь всякие предлоги для ссоры». И передразнил меня, повторив то, что я ему сказала под горячую руку. Я повернулась к нему спиной. А он сказал: «Глупая, я ж без тебя жить не могу». И тогда я его сама обняла и спросила: «А из-за чего мы поссорились?» «Не из-за чего, — ответил он. — Из-за пустяка. Давай дадим друг другу слово больше не ссориться». Я положила голову ему на грудь и сказала: «Даю слово». А через три дня мы снова поругались. Но эта ссора быстро кончилась — он хотел сказать: «Ни за что!», но у него получилось «ни жа што» — и мы оба расхохотались. Вот если бы он сейчас засмеялся, сказал бы хоть словечко… Если бы он вчера не лег спать на скамейке, еще ночью все бы и кончилось…
В небе висело одинокое облачко. Воздух был насквозь пропитан пылью.
Не может быть, чтобы мы ехали туда этой же дорогой! Вроде бы время не так долго тянулось. И пыли такой не было. А может, я просто не обращала внимания, потому что настроение хорошее было? Или действительно другим путем ехали? Я местность плохо запоминаю. Если бы не поссорились, я бы сейчас у него спросила. А он бы сказал, что мы уже несколько раз здесь ездили — и туда, и обратно. Сказал бы, что дорога всегда его утомляет и он не устает, только когда я рядом. А теперь я рядом, а все равно он уже устал.
Встречных машин не видно. По сторонам шоссе ни селения, ни огонька. Дорога уходила в темноту, и казалось ей нет конца.
По обе стороны пышно зеленели холмы, густо поросшие деревьями.
