Девичья фамилия - Аврора Тамиджо

– Ну тогда, может, хотя бы он услышит то, о чем я хочу у тебя спросить. Может, мне больше понравится говорить с твоим гениальным сыном, чем с тобой.

Патриция говорила презрительным тоном, и на лице Каролины вновь появилось недовольство.

– Если тебе нужны деньги, я не могу тебе их дать. Но предупреждаю, у твоего отца их сейчас тоже просить не стоит.

– Мне нужны вещи моей матери, Кароли, – выпалила Патриция на одном дыхании. – У тебя тут вещи, которые вам не принадлежат. Я забираю их раз и навсегда.

Синьора Каролина на мгновение потеряла дар речи, возможно, потому, что была поражена до глубины души. И Патриция воспользовалась этим, чтобы продолжить:

– Мы зайдем в дом, заберем свои вещи, и ты нас больше никогда не увидишь. Слово даю.

Каролина прислонилась к дверному косяку, вцепившись пальцами в шаль.

– Ну тогда покажите, что вы хотите забрать.

Может, синьора Каролина растеряла волю к борьбе. Может, сейчас ее волновал только ее гениальный сын.

Дом на улице Феличе Бизаццы стал совсем другим, Маринелла не узнавала ни одного уголка. На месте голубого дивана, гордости и радости Санти Маравильи, теперь стоял длинный белый кожаный Г-образный диван в окружении журнальных столиков, уставленных вазами и кувшинами. Исчез даже буфет из оливкового дерева, который закрывался на ключ: Каролина поставила полированную мебель, изящные стулья и столы с алюминиевыми ножками. Вместо старых стеклянных светильников на потолке появились новые, плоские, зеленоватые, как в больнице. Даже пол из мраморной крошки был почти полностью скрыт нелепыми ворсистыми коврами. Маринелла могла только представить, каких усилий стоило Патриции не смотреть на свою любимую террасу, где она когда-то проводила целые дни, сажая луковицы и подрезая лозы. Сестра твердым шагом направилась в комнату, где они когда-то спали втроем и где она каждый вечер придумывала для Маринеллы истории о пиратах и призраках. Каролина сделала из этой комнаты что-то вроде гладильной, кровати исчезли, как и шкаф со всем его содержимым. А как тщательно Лавиния прятала мамины вещи в гардероб, словно они должны были храниться там вечно. Маринелла и Патриция посмотрели в угол комнаты: там, полускрытый неглаженым бельем и двумя длинными шторами, которые нужно было подшить, стоял «Зингер».

– Марине, – сказала Патриция, указывая подбородком, и они принялись раскапывать швейную машинку с таким рвением, что синьора Каролина тут же выхватила вещи, которые лежали сверху.

– Только попробуйте порвать мне новые шторы, и я вас заставлю заплатить за них.

Черный металл нуждался в полировке, как и инкрустированный деревянный столик; несмазанная педаль скрипела, а игла начала чернеть. Но когда золотая надпись на боку ослепительно блеснула в лучах света, Маринелла, не дожидаясь, пока Патриция попросит, обошла вокруг машинки и встала с другой стороны. Вместе они извлекли «Зингер» из угла. Синьора Каролина и пальцем не пошевелила, чтобы помочь, но и мешать не стала. Иларио торчал перед входной дверью, и она отодвинула сына в сторонку, чтобы сестры вышли. Привалившись боком к косяку, она смотрела на сестер, пока те обсуждали, как спустить «Зингер» по лестнице. Патриция подняла глаза:

– Можешь закрывать, Кароли. Или тебе еще что-нибудь нужно?

– Здесь рядом, в одиннадцатом доме, живет человек, который перевозит мебель.

– Нам он не нужен. Мы сами отнесем машинку домой.

– Мне что-то еще передать Санти?

Но сестры больше ничего не сказали.

Вечером 10 января 1982 года жители улиц, расположенных к востоку от квартала Ноче, – те, конечно, кто отважился в такой холод выглянуть из окон и выйти на террасы, – могли наблюдать, как Патриция и Маринелла Маравилья тащили «Зингер» Сельмы Кваранты километр четыреста метров до переулка V, примыкающего к улице Данте. Потом Патриция проверила расстояние по карте: она очень гордилась этим приключением, да и к тому же оно ее успокоило. Дома она, конечно, не преминула помучить Лавинию:

– Ты заставила Пеппино Инкаммизу вернуть миллионы дяди Донато? Что, нет? Тогда зачем ты за ним гонялась?

Но в душе она уже примирилась с сестрой. Пусть Пеппино оставит себе деньги, часы и все остальное. Она забрала «Зингер».

Как всегда в таких случаях, Лавиния решила промолчать и не задавать вопросов. Вместо этого она взяла ведро, встала на колени и отполировала швейную машинку водой со спиртом. Затем натерла дерево пчелиным воском и смазала маслом все шестеренки. «Зингер» снова засиял черным и золотым, как тогда, когда мама проводила за ним по десять часов в день. У нее были очень ловкие пальцы. Маринелла никогда не видела, чтобы мама носила наперстки и напальчники, – и не видела, чтобы та прокалывала палец иглой. Одной ногой она нажимала на педаль, а другой притопывала в такт музыке. Сельма предпочитала радио телевизору и почти никогда не смотрела с Санти «Лучшую песню»[60]. После ужина, когда мамушка Роза укладывалась спать, Маринелла ложилась навзничь на подушку с голубями, теперь тоже утерянную, и засыпала под мелодию швейной машинки.

– Ты помнишь эту песню, Лави? – Маринелла смотрела, как сестра убирает излишки пчелиного воска шерстяной тканью. – «Что ты добавила в кофе, который я пил у тебя?»

Лавиния подняла голову, оторвавшись от своего занятия.

– Я-то – да, но как ты могла это запомнить? Ты была совсем маленькой.

– «Я даже не знаю, какой сегодня день, но каждый день я буду у тебя».

Удивительная память Лавинии на песни и фильмы сохранила все куплеты и припев.

– Она участвовала в фестивале в Сан-Ремо, ее ставили на радио по десять раз на дню. Когда мама слышала ее, то кричала из своей комнаты, чтобы сделали погромче.

«Вот та песня, которая мне нравится. Про кофе. Сделаете погромче? – Голос Сельмы долетал до кухни, и Лавиния или Роза – смотря кто из них стоял в тот момент у плиты – поворачивала ручку громкости еще на два деления. – Марине, тебе нравится эта песня? "Что ты добавила в кофе, который я пил у тебя? Теперь во мне что-то не так, я не понимаю себя. Если там яд, я умру, я готов умереть, любя. Раньше я не любил, а теперь мне не жить без тебя"».

– Ты хоть знаешь, кто ее пел, Лави? Я хочу ее найти.

– Я не знаю, чья она, – призналась Лавиния. И объяснила, что в то время десятки певцов исполняли подобные песенки, популярность которых угасала спустя несколько месяцев. – Через несколько лет мы и не вспомним ту музыку, которая сейчас в моде.

Нет, Лавиния не помнила ни названия песни, ни названия той старой пластинки, которая нравилась маме. В конце концов, эта песня вышла больше десяти лет назад. Поди узнай, кто ее пел.

23

Италия – Германия – 3:1

Лучано Вальо потребовалось десять минут, чтобы найти песню про кофе. Он уверенным жестом запустил руку в ящик, стоявший около витрины, и достал старую долгоиграющую пластинку в красном конверте с выцветшим задником.

– Риккардо Дель Турко[61], «Cosa hai messo nel caffè»[62], Сан-Ремо, 1969. Песня прошла в финал, но заняла последнее, четырнадцатое место.

Светлые брови Маринеллы поднялись так высоко, что едва не уперлись в потолок магазина.

– Четырнадцатое место? С ума сойти!

На улице Армафорте всегда был магазин пластинок. Лавиния рассказывала Маринелле, что когда-то им управлял старик с тростью, который держал в витрине огромный латунный граммофон. Именно от этого старика, «величайшего знатока барочной музыки, которого я когда-либо знал», магазин перешел к Лучано Вальо. Он окончил университет по специальности «электротехник», но трудно было найти человека менее пригодного для работы с электричеством; на самом деле его интересовала музыка. Поэтому, узнав, что пожилой коллекционер ищет управляющего в магазин, Лучано предложил свою кандидатуру.

– Я тоже немного разбираюсь в музыке. Не в барочной, но, если вам интересно, я знаю пару местечек, где можно купить пластинки за треть цены. И поддерживаю связи со всеми студиями звукозаписи, которые утилизируют старые