Поплавок из осокоря - Иван Владимирович Пырков
С Цыганом очень дружила женщина по имени Марина. Бывая на Зеленом каждодневно, за редчайшим исключением – когда болела, зная всех островитян лично, она частенько добредала до цыгановской далекой сторожки. Урка-Цыган и Марина – та еще парочка! Уже немолодая, конечно, Марина сохранила каким-то образом налет девчоночьего задора, заплетала косу, ходила так быстро и легко, как будто бы у нее имелись волшебные скороступы. И говорила – быстро, много, перебивая себя и задавая себе же вопросы от лица собеседника. Разговор она сводила к подробному отчету о своих многочисленных кошках-собачках, ждущих ее дома, о том, чем собирается их кормить, о своем гипотетическом островном маршруте, о грибах и рыбе. Собственно, Марина плавала на остров за добычей – за рыбешкой, главным делом, для своего стада.
И через слово, восторженно поднимая глаза, переспрашивала у кого-то невидимого, стоящего как будто бы у тебя за плечами: «Представляете?»
У Марины всегда получался монолог.
– Ну вот, сегодня двинусь к Мосту, долгонько, да, но там может баклешка пойти. А осенняя баклешечка чудесно консервируется, Пушок ее обожает. Я, знаете, обжариваю и в баночки закручиваю… В какие баночки, спрашиваете, в маленькие такие, рыбка нагуленная, в овощах у меня, открою зимой – пальчики оближешь, сама тоже ем… Еще не поймала, а уже в овощах увидела – вот я какая. Представляете? А Сенечка, песик, больше любит окушочков, да где ж я сыщу окуней без лодки. Может, к Цыгану пойти, у него лодочка всегда есть, паучок для живца… Да и вобла у него висит на веревочке, такая вся светящаяся, икру видать. Представляете? А про Цыгана поняла я, что он очень добрый, мухи не обидит, как-то щенка, на остров завезенного, подобрал, подкормил и мне отдал. Ползимы с ним носился – представляете? Или подгруздки проверить, дожди-то были ночью, песок вон прибитый. Мне, знаете, котенка подкинули в прошлую зиму, а он, оказывается, грибы любит. Представляете? Я его и назвала – Лисичка. Имя такое странное, но он мальчик у меня. Не знаю, в общем, куда решусь сегодня? Вы на Щучье? А, с лодкой… Это другое дело. Не знаю. Ну, посмотрю, пойду как пойдется. Не была на острове два дня. Два. Представляете?
Представляете – два дня пропустила она! Это ж событие вселенское.
Омик еще не подчалил, еще только у бакена развернулся, а Марина уж вся – на изготовке. Ноги напружинила, глаза навострила – еще минута-другая, и она ринется в очередной свой зеленоостровский марш-бросок, и ее девчоночья косичка быстро исчезнет за поворотом.
Марина прибывала на остров первым рейсом, а уплывала – последним. И всегда – с какой-нибудь добычей. Шла к омику она уже не так легко, как утром, нагруженная совершенно невероятными сумками, корзинками, связками с воблой. «Маленько есть!» – вскидывала она светлую свою голову. Если не баклешки ее любимой раздобудет, то грибков найдет, если не грибы – так пяток громадных, лопающихся от спелости помидорин от знакомых дачников притащит. А то боярыни-ягоды соберет, на острове крупный рос боярышник, целебный. Если, скажем, представить себе геральдическое воплощение зеленоостровского духа, вообразить, как мог бы выглядеть герб Зеленого острова, то, помимо желудей и узорных дубовых листьев, обязательно должен там быть изображен боярышник, его терпкие красные ягоды. «Сегодня по боярышничек пойдем, – деловито качали головами островные завсегдатаи, коротая время в пути, – должен уж поспеть». Боярышник любили, о боярышнике вспоминали, делились самыми невероятными рецептами его приготовления. И варенье-то из него самое вкусное и полезное, а с добавлением яблочек – просто объеденье; и пироги с ним первоклассные; и морозить его сподручно; и настойка-то на нем целебная… Считалось, что ягода боярышника, собранная в срок, обладает невероятной целительной силой; о какой бы хвори ни услышали островитяне, тотчас же начинали свои апелляции к боярышнику.
А не боярышника – так шиповника мешочек. На худой конец – дикими яблочками или мелкими твердокаменными сливами в заброшенных садах запасется Марина. На компотик, на вареньице. У нее принцип был такой – чем-нибудь да разжиться. Не с пустыми руками.
И когда я все это рассказываю, то понимаю прекрасно, что разговор совершенно ни о чем. Именно что – пустой. Ну какие, на фиг, баночки с баклешками? Ну какой, скажите на милость, боярышник? Ну кому интересно, к Мосту пойдет Марина или от Моста? Грибы она будет собирать или желуди? Мне кажется, тут есть парадокс взгляда. Если смотреть на подобные микрособытия извне, отстраненно, объективно, так сказать, то они покажутся ничтожными. Если быть внутри, если выступать их участником, да если еще втянуться в их ритм, в их повторяемость, в круговерть мелочей, важнее которых нет ничего на свете, то невольно признаешь, что какая-то пустячная баклешка, «идущая по осени» и почему-то прекрасно подходящая для консервов, может иметь всемировую значимость. Повседневность? Да, своего рода. Но кто сказал, что повседневность не может быть прекрасна? Иногда бывает важно разглядеть за непроглядными завесами что-то самое-самое. Разглядеть, даже если ничего там и нет. Тем я, может, и занимаюсь…
Марина, Мариночка! Как же разыскать теперь следы твоих волшебных кед-скороступов на островном песочке?
Что до Цыгана, то думаю, все это – ну, о тюрьме и прочее – были досужие домыслы, такое зеленоостровское мифотворчество. А может, и правда, кто знает?.. Важнее вот что: люди, о которых я говорю здесь, о которых вспоминаю, жизнь вели наискромную – дача, коттедж или новенький катер оставались недосягаемым пределом их желаний, а ведерко поддубников или песочников, не говоря уж о скрипучих груздях, воспринималось как истинное богатство. Но я понимаю теперь, что они были богатыми, о, какими богатыми они были! Почему? Да потому что были свободны. И делали что хотели. Наверное, я не прав, но мне кажется, что время, о котором мы с вами толкуем, позволяло людям находить укрытия, или уголки, или трещинки, или микрозазоры, и тех застрешин хватало на целые жизни. Сейчас попробуй еще сыщи такую отдушину.
Повар
Самый
