Поплавок из осокоря - Иван Владимирович Пырков
Все всегда подшучивали над ним, спрашивали: «Повар, ты половник-то захватил, а то посолил бы и хлебал прямо из Волги! Нечего рыбу-то ловить да домой волочь. Лаврушки туда да сольки». Или так: «Эй, Повар, что у нас в меню-то нынче? Красненькое есть? Беленькое есть? Ну тогда и никакой рыбы не надо!» Или: «И закуска ни к чему – Повар, если что, тряпку с пояса даст занюхать!»
Повар оборудовал рыболовное свое место хаотически-гармонично. И весьма, впрочем, основательно. Он притаскивал с собой целые охапки удочек и спиннингов с вьющейся полузапутанной леской, из кармана его широченных брюк вечно торчали огромные гусиные перья, а еще он зачем-то брал ведра, лопаточку, действительно пачку соли, котелок, два самодельных стульчика, свернутую скаткой плащ-палатку… У него все было замотано, свернуто, скатано и перевязано полусгнившими веревочками и обрывками изоленты. Если бы Повар все эти свои скатки раскатал, то расстелилось бы, верно, целое поле. Но он не раскатывал, держал про запас – для спокойствия и надежности.
Утренний сентябрьский штиль, широкая вода лежит – не шелохнется. Красный бакен отражается на фарватере. Солнце мягкое, приглушенное легкой марью. На воде виден каждый кружочек от играющей рыбы. На песке зеленоостровской волжской косы обустраивается с чувством, с расстановкой наш Повар. Он, человек грузный, тяжелый, совершенно лысый, в огромных очках, в длиннющих – выше пояса – сапогах болотных, заходит в воду с тонкими, саморучно выточенными ольховыми колышками, чтобы воткнуть, ввернуть их в мокрый песочек поглубже – удочка будет удобно лежать на колышках, готовая в любой момент для подсечки.
Когда дело сделано, кто-то из друзей-шутников, рыбачащих поблизости, с самым серьезным видом советует:
– Ты ближнюю-то рогульку хорошо поставил, а дальняя вырвется от волны, как утюг пройдет. Поправь.
– Шо, треба? – недоверчиво спрашивает рыболов.
– А то нет! – отвечает ему советчик как можно более уверенно.
И вот наш любимый Повар, перенадев очки, снова заступает в прозрачную осеннюю воду, становящуюся с каждым шатким шагом все темнее и глубже. «Сейчас, сейчас я его примощу. Только натисну половчее…» Вдруг раздается треск, и Повар, под чьим серьезным весом ломается, конечно же, колышек, оказывается в воде. Долго еще хохот разносится над Волгой, подхватываемый чайками, а после уж знакомые рыболовы-шутники бросаются сушить неуклюжего своего товарища, дают ему сухие носки, штаны. Только тот все равно повязывает поверх них мокрый фартук – иначе не может. И хохочет вместе со всеми – иначе тоже никак. На зеленоостровском наречии вся эта процедура, из раза в раз повторяемая, называлась «делать Повара». Мне кажется, впрочем, что добродушный старик немного подыгрывал своим товарищам, они шутили над ним, а он – над ними. И вот ведь как это въелось в душу – про каждый свой неуклюжий шаг до сих пор говорю: «Опять сделал Повара…»
Однажды Повару надоела береговая жизнь. То есть как надоела? Она никогда надоесть не может, рыболовное дело скуки и уныния не признает – постоянно чем-то занят человек с удочкой: подстраивает, подпиливает, прикручивает, связывает, забрасывает, мешает подкормку, шерудится в банке с червячками навозными, моет руки. Да просто на воду смотрит – тоже дело, скажу я, немаловажное! Но вот так уж вышло, что однажды решился наш Повар гордо покинуть береговые пределы. К песчаной косе, на которой сиживал он, бывало, преспокойненько с удочками и на которой как раз так лихо «делал Повара», прибило как-то в ветреную ночь плот. Не плот, строго-то говоря, а так, плотик. Несколько бревен связанных. Может, мальчишки баловались, может, волной смыло с какого-нибудь дачного бережочка. Неизвестно. Да только сам не свой сделался рыболов: «Мне далеко плыть не треба, – бурчал себе под нос Повар, связывая и сбивая покрепче подгнившие бревна, – мне только в ту бочажину добраться, взабродочку дойти два десятка метров, а там я на плотик и взберусь. А там уж…»
Трудно сказать, что означало это мечтательное «а там уж», видимо – горбатых окуней и забронзовелых лещиков.
Его отговаривали, его предупреждали, что вся эта его конструкция развалится от первой же волны, – но разве переубедишь Повара? К центру плотика он примостил шину: «Вот и сиденье, – ликовал он, – вот и спасательный круг».
Взял он, недолго думая, пару удочек, кое-какой скарб и пошел вдоль берега по пояс в воде, ведя за собой на привязи, как добрую животину, новоявленный плот. Добрался таким макаром и правда до заливчика с камышами, привязал плот за ветку какой-то растущей в воде ивнины. «А шо? – победоносно оглянулся на нас, жалких береговиков Повар. – Я ж казал – все выйдет».
В заливчике рыба непуганая, первый же заброс – и у Повара в руках красноперка. Второй заброс – подъязок, третий – добрый подлещик.
– Вот то жизнь, – радостно вытирает руки специальным своим полотенчиком Повар, – вот то рыболовля! Сижу, шину нагрело, ногам раздолье, и даже гвоздок для сажалки пристроен. Тепло! Гарно! Никакого берега больше знать не стану!
Ну не станет и не станет. Не любоваться же на Повара целый день. И всяк из нас начинает заниматься своими рыбацкими делами. Только время от времени не без раздражения слышим мы восторженные возгласы Повара: «О, какой лапоть попался! Вот я тебя подсачу! Добра будет ушка-юшка!»
Рябь набегает, рыбешка ловится, чайки суетятся, солнышко поднимается. Рыбачим себе, о Поваре не думаем. Что завидовать, когда у самих в садках и серебро, и золотце плещется.
Но Повар неожиданно сам напоминает о себе.
– Братцы! – машет он руками. – Моя бочажина чаровная. Был метр глубины, стало – пять.
– Да это не бочажина, а ты сам чаровной! – кричат Повару «братцы». – Дурной то есть! Ты практически к морю уже идешь! Эх, еще бы парус! Фартук на парус пускай!
Только тут Повар понял, в чем дело: зарыбачился и не заметил в азарте, как отвязалась от ивнины его веревочка.
– Ну киньте мотузку какую, ну спасите старика!
Не совсем к морю, конечно, но к фарватеру. И какую «мотузку», спрашивается, до фарватера
