Том 4. Счастливая Москва - Андрей Платонович Платонов

– Два сам съешь, а два – своей бабе снесешь, – указал Абморов.

До обеденного перерыва Пугачев и Абморов работали вполне дружелюбно, что получалось благодаря взаимному безмолвию. Но Пугачев не удовлетворил своего аппетита четырьмя яблоками и задал законный вопрос:

– А у тебя есть ветки, на каких яблоки растут?

– У меня деревья, а не ветки, – сообщил Абморов, – у меня цельный сад о пятидесяти корнях! У меня арбузы во какие по двору растут…

– А на чем же арбузы у тебя растут – на ветках, иль на пятидесяти корнях, что ли, – или как?

– На жилках, пралич, – удерживая силу энергичного сердца, отвечал Абморов.

– Как же на жилках, скажи мне пожалуйста, когда жилка тоненькая, а арбуз толстый?! Что ты мне лгешь: я же сам ел арбуз и знаю!

Абморов приподнял вагонный буфер и бросил его обратно наземь, дабы этим истратить свою раздраженную силу и не обратить ее на Пугачева.

– Дай я к тебе приду в гости с супругой, – сказал Пугачев, – я тебе сам покажу, как у тебя арбузы растут.

– Приходи, стервец, поскорее, – с мученьем злобы попросил Абморов, – я тебя арбузом по башке угощу.

– Завтра же явлюсь, – обещал Пугачев, – я твоих яблок не накушался, а супруга моя их замечательно любит!

Как только раздался гудок, то Абморов вспомнил, что Пугачев назвал его на производственном совещании, две недели тому назад, остатком мелкобуржуазных чертей, в котором беспрерывно бесится дробный буржуазный бес. Вопрос тогда касался развития завода, но Абморов высказался, что рабочему пищи мало; Пугачев же, наоборот, доложил, что рабочая пища зависит от паровоза и нужно поскорее развивать завод и пробиваться к классовому благу социализма, потому что, дескать, это только Абморову кажется, что для ржи нужны одни корешки в почве, революция же будет рожать рожь на базе металлургии.

– Дурак, сволочь, а хитрый! – вспоминая, определил Пугачева Абморов.

Догнав Пугачева у проходной будки, Абморов сейчас же дознался у него:

– На жилке растет арбуз или нет?!

– Ни в коем случае нет! – отказал Пугачев.

– Ага – нет! Значит, на чугунной шейке?! – сурово воскликнул Абморов и сделал Пугачеву ручной толчок в грудь.

Пугачев нисколько не колебнулся и только произнес в ответ:

– Игнатий! У тебя рука слаба для пролетарских костей! – и согнулся, потому что Абморов совершил мощный взмах, но кулак его прогудел уже в одном воздухе.

Мастеровые любили их сраженья, имевшие всегда теоретические причины, и теперь обступили двоих друзей, давая им возможность биться. Все знали, что до смерти они драться не вытерпят и вновь полюбят друг друга.

– Абморов! – говорил, защищаясь, Пугачев. – Не забудь: я токарь, а кадров нету!

– Хватит у нас токарей без него иль нет? – спросил на ходу драки Абморов у всех.

– Хватит! – сказал чернорабочий. – Я могу выучиться! Крой!

– Абморов! – обращался среди своей боли Пугачев. – Так я к тебе в гости не поспею – не нарушай меня!

– А я и забыл! – остановился сражаться Абморов.

– Скажи спасибо, что напомнил, – указал Пугачев, утираясь от повреждений. – Веди меня – свой адрес показывать.

Отошедши с завода, Абморов пощупал Пугачева за плечевое место и спросил:

– Тут тебе не больно?

– Уже проходит, – сказал Пугачев.

– А тут? – Абморов коснулся груди Пугачева, где сердце.

– Здесь что-то лопнуло, да, наверно, срастется.

– Срастется? – озаботился Абморов.

– Предполагаю, что-да, – подтвердил Пугачев. – Ведь мы с тобой сражались многочисленно, а ни разу ни один не скончался.

– Может, у тебя голова болит? – тихо допытывался Абморов. – Я тебе воткнул в нее раза два.

– Что ты! Сознание же под костью, а кость цела.

– Так что ж ты, пралич? Значит, я зря с тобой трудился?

– Нисколько, – отверг Пугачев, – у меня душа заболела.

– Какая дута? Отчего?

– От тебя. На промфинплан тебя никак не хватает, а вот удар твой велик! Ты меня портишь, а я думаю – отчего ты не ударник? Вся душа болит за тебя!

– Ишь ты, пралич, плановый какой! До революции тебя бы каждый изувечил!

* * *

Узнав адрес Абморова, Пугачев на следующий, вторичный день приготовил и обрядил жену и взял ее в гости. Жена обрадовалась, потому что редко выходила из дома, занятая с восьмерыми малолетними детьми.

Жена Абморова как встретила гостей, так и заскулила, что у нее нету в доме ни мыла, ни катушек, а своей девчушке она нигде не может найти калош 14-го номера.

– Это что же – ваша девчушка! – с любезностью в тоне проговорил Пугачев. – Наверное, слишком приятный ребенок? Мне никогда больше десятого номера не приходилось носить.

– Понимаешь, – обратился сам Абморов. – Времени ребенку четырнадцать лет и калоши номер четырнадцать.

– Воспитывал хорошо, вот и выросло тело, – одобрительно сказал Пугачев.

– Девять пудов живого весу! – с грустью сообщил Абморов. – Всех за три копейки вешают, а с нас требуют пятак.

– Все равно тебе, Абморов, прибыль! Со всех по копейке с пуда берут, а с тебя – грош! Ты на дочке деньги наживаешь, Абморов!

– От вас, чертей, наживешь! – обиделся Абморов. – Пойдем, я тебе арбуз об голову расколю.

Проживая в собственном доме, Абморов развел на дворе бахчи, а за бахчами находился разветвленный яблочный сад. Арбузы, правда, питались из тонких жилок, но росли зато на земле, которая была толще арбуза.

– Я ж тебе про то и говорил, – указал Пугачев на эту очевидную видимость.

Абморов заскрипел зубами и, сорвав с жилки тучный арбуз, разрушил его на голове Пугачева.

Пугачев вытер платком жидкость с лица, не обижаясь и не болея от удара.

– Ликвидируй, товарищ Абморов, и далее на мне свое кулацкое хозяйство.

Абморов, услышав такое государственное слово, сел на землю в исступлении.

Обождав несколько, Пугачев взял под руку супругу и обратился к хозяину:

– Сидеть тебе не дело. Веди нас угощаться фруктами.

– Ступай в сад, жри зелень с веток, – произнес расстроенный Абморов.

– А печеного ничего не будет? – поинтересовался Пугачев.

– Нет. Жуй одно сырье.

Накушавшись вдосталь яблок, Пугачев и его супруга с поклоном покинули хозяев, сидевших в траве. У ворот собственного абморовского дома сидела их дочка в полтора центнера и кушала со шкуркой арбуз.

– Овощ, барышня, зафигачиваете? – спросил Пугачев.

Четырнадцатилетняя молча оглядела несильное туловище Пугачева, не переставая глотать свежие куски. Босые ноги девочки, имевшие четырнадцатый размер, все время шевелились от удовольствия вкуса, а ладони рук, на которые можно лечь и задуматься, мощно поддерживали продукт у рта. Такая отроковица, смело могущая с двух ударов пресечь всю жизнь Пугачева, делать, однако, этого не стала.

– Проходи, пупсик! – произнесла девочка из глубины жвал.

И Пугачев, с озадаченностью взирая на это будущее существо, отошел прочь, уводя