Девичья фамилия - Аврора Тамиджо
Все обнимались друг с другом, так что Маринелла и не заметила, как Лучано вдруг стиснул ее в объятиях. В другое время у нее возникла бы масса проблем – обнимать ли его в ответ, куда положить руки и, главное, куда их не класть, – но в этот раз она тоже обняла его, не слишком задумываясь о происходящем. Просто поступила так, как пришло ей в голову.
– Пойдешь со мной за пластинками? – спросил Лучано.
Когда она хотела уйти с террасы, Розария схватила ее за руку:
– Куда ты идешь, Марине?
Щеки Маринеллы раскраснелись, глаза блестели, как у пьяницы или футбольной фанатки, хотя она не была ни той, ни другой.
– В комнату Лучано, на третьем этаже. Там миллион записей, сходи посмотри.
У Розарии глаза полезли на лоб.
– Ты с ума сошла? После того, что произошло между тобой и Эдуардо Канчелларо?
Сердце Маринеллы замерло, и ей показалось, что пол под ногами рушится и она проваливается не на третий этаж, а ниже, ниже, на лестницу, на подземную парковку и дальше, к центру Земли.
– Зачем ты об этом вспомнила? Он не такой, он брат Тани.
– Он всегда рядом с тобой, шепчет что-то на ухо, прикасается к тебе. – Розария закатила глаза. – Ты правда думаешь, что Лучано Вальо нужна твоя помощь в магазине? Как же он тогда работает зимой?
– Зимой в его магазине меньше народа.
– Он продает пластинки, Марине, а не купальники. Почему это зимой покупателей должно быть меньше? А еще считаешь меня глупой.
На следующий день Маринелла сказала Лавинии, что плохо себя чувствует – болит живот, а может, голова. Пусть сестра передаст Лучано Вальо, что Маринелла не придет сегодня в магазин. Прежде чем отправиться за покупками, сестра заглянула в «Тамбурин» и рассказала Лучано Вальо эту сказку. Маринелла весь день проспала в своей мансарде. В пять часов к ней поднялась Лавиния.
– Тебя ищет тот паренек из магазина, Лучано.
– Я больна, проваливай.
– Мне так ему и сказать?
– Просто скажи, что я больна.
И Лавиния сказала Лучано, что у Маринеллы мононуклеоз и ей лучше ни с кем не встречаться. Она вернется в магазин, как только сможет, большое спасибо за терпение.
– Наплевать на работу, лишь бы она поправилась. Я бы не хотел, чтобы она подхватила что-нибудь на террасе. Все пьют из чужих стаканов, это не очень-то гигиенично.
– Нет, у нее уже было такое. Это второй раз, – ответила Лавиния.
Лучано вручил ей пакет с пятью пластинками в потрепанных конвертах:
– Передашь ей? Я вчера не успел.
Лавиния поднялась в мансарду с охапкой пластинок.
– Это тебе.
Маринелла едва не спрыгнула с кровати, чтобы посмотреть, что принесла Лавиния.
– Он разозлился?
– Нет, он волновался. Я сказала ему, что у тебя мононуклеоз.
– Какая гадость, Лави. Неужели не придумала ничего получше?
– Мне на ум пришло только это, знать ничего не знаю. – Лавиния рассматривала пластинки, которые держала в руках. – Когда я была в твоем возрасте, все парни в нашем районе увивались за мной. Дядя Донато не знал, как удержать меня дома. Ты помнишь? Бабушка говорила мне остерегаться мальчиков, мама – смотреть в землю. Это были не самые лучшие уроки, но тебя мы даже этому не научили.
– И не надо, я все знаю сама.
– Что тебе сделал этот паренек, что ты больше не хочешь его видеть?
– Ничего, я больна и не хочу, чтобы он подхватил лихорадку.
– А еще ты не хочешь, чтобы лихорадку подхватила Розария?
– Да. А теперь убирайся, я хочу спать.
Лавиния встала с кровати.
– Мне нравится этот Лучано, но вам с Розарией не стоит ссориться из-за него. Такое часто бывает. Найдите себе по парню каждая, и сможете ходить на свидания вчетвером.
Маринелла уже перестала удивляться тому, насколько ее сестры не понимают, что с ней происходит. В последнее время Лавиния казалась еще более странной, чем обычно. В кинотеатре у нее появилась новая коллега, Мара, милая девушка, она познакомила Лавинию со своим братом, летчиком Марчелло, и они встречались уже несколько месяцев. Непохоже было, что у них большая любовь, но Маринелла была рада, что сестра наконец-то рассмотрела вариант влюбиться не в Пеппино Инкаммизу, а в кого-то еще. О том, чтобы обсудить эти темы с Патрицией, не могло быть и речи: ту волновало только, чтобы у Маринеллы были хорошие оценки и чтобы она не попадала в неприятности. А стоило включить в мансарде одну и ту же песню четыре раза подряд, как Патриция начинала стучать метлой в потолок. Поэтому Маринелла потащилась домой к дяде Фернандо, прихватив с собой пластинки, которые ей одолжил Лучано. Вместе с Адой они двадцать раз прослушали «Wuthering Heights»[77], чтобы убедиться, что история там не отличается от рассказанной в книге.
– Где ты купила эту пластинку? Она замечательная, ты должна и мне такую купить. Я дам тебе денег, – сказала Ада.
– Это мне дал брат подруги, он разрешает мне работать в его магазине, «Тамбурин», знаешь такой? На улице Армафорте. Его зовут Лучано, он знает все о музыке, и у него полная комната пластинок, так что он одолжил мне несколько, чтобы я тоже могла узнать что-то новое.
– А откуда ты знаешь, что у него полная комната пластинок?
– Я была там в прошлый раз.
Ада нахмурилась.
– Но мы сразу же вернулись на террасу, где были все остальные. Мы вместе смотрим матчи у них дома, когда играет сборная.
– А какой он, этот Лучано?
– В каком смысле?
– Высокий, низкий, блондин, брюнет, симпатичный?
Маринелла пожала плечами:
– Ну да.
– Что «да»? – Ада понизила голос, чтобы ее не услышал дядя Фернандо. – Марине, упущенного не вернешь. Неужели ты хочешь закончить, как твоя сестра Лавиния?
В тот вечер Маринелла заглянула к Розарии. Вообще-то она не умела рассказывать о себе: хихикала, перескакивала с одного на другое, скупо роняла жалкие крошки, держа основную часть истории при себе. Однако в этот раз Маринелла сама себя не узнавала: ее сердце распахнулось, словно окно в лето, а язык развязался, стоило ей встретиться с лучшей подругой. Розария пообещала себе приглядеть за ней во время следующего матча, с Польшей. Лучано места себе не находил. Прислонившись к красной бетонной стене рядом с телевизором, он покусывал ноготь на большом пальце. Его волнение не улеглось даже после того, как Италия выиграла со счетом 2:0 благодаря дублю Паоло Росси, и он почти не говорил с Маринеллой.
– Привет, ты выздоровела?
– У меня не было мононуклеоза. Сестра вечно преувеличивает.
– Завтра пятница, тебе не надо приходить в магазин. Отдохни.
– Хорошо.
– В понедельник мы станем чемпионами мира. Я это чувствую.
– Если так говорить, накличешь несчастье.
– Счастье тут ни при чем, это статистика. Видела, какая сегодня игра?
Подруги шли домой молча, и Маринелла изо всех сил сдерживала слезы. Во всем виновата Лавиния. Мононуклеоз! Как ей такое в голову пришло? Розария покусывала губу, пытаясь разрядить атмосферу:
– В этом году все мужчины сошли с ума из-за этой сборной. Только о ней и думают. Хорошо хоть, что через три дня все закончится, даже если мы не выиграем.
– Я не приду на следующую игру, Роза.
– Как это? Финал же.
В воскресенье 11 июля 1982 года над шестиэтажным жилым домом на площади Принчипе Ди Кампореале развевался флаг, огромный, словно ковровая дорожка, которой застилают ступени театра Массимо на Рождество, только не красный, а зелено-бело-красный. Его закрепили на бельевых веревках и накрыли им всю террасу. Подойдя поближе, Маринелла поняла, что это не одно полотнище, а несколько флагов, собранных в один огромный. Прохладный, влажный вечерний ветер надувал этот гигантский флаг, словно парус, и опускал его на ряды стульев, окрашивая напряженные лица сидевших там людей в красный, белый и зеленый
