Ступени к чуду - Борис Семенович Сандлер
4. Июнь. Кукушка
Узкая лесная тропинка стелилась под ногами странника. Утренняя тишина таилась за каждым деревом и кустом. Лишь изредка раздавался шелест в растрепанных кронах — последние сны возвращались в свои гнезда.
— Кукушка, погадай мне, кукушка!
И разбуженная кукушка словно с неохотой повела счет.
— Ку-ку! Ку-ку!
Тропинка разматывалась клубком, заманивая странника все дальше в лес.
— Три… пять… семь… — считал он непрожитые годы.
Длинные, наискось упавшие лучи солнца были похожи на тонкие иглы для вышивания рассвета.
— Ку-ку! Ку-ку!
С каждым «ку-ку» глаза странника становились все шире, и уже не губы, а сердце считало:
— Восемь… десять… двенадцать…
Тени сползли с деревьев, где они ночевали, и разлеглись на росистой траве. Птичьи голоса слились в единый торжественный хор.
— Ку-ку! Ку…
Странник замер с непроизнесенным числом на устах.
Заброшенная, вся заросшая дикой травой, осевшая в землю могила прервала его путь.
Вглядевшись в полустертую надпись на замшелой надгробной плите, он по складам разобрал свое имя.
Странник осмотрелся, и ему вдруг показалось, что когда-то он уже бывал в этих местах, на этой поляне, дышал этим воздухом, вслушивался в утреннюю тишину, в кукованье кукушки.
Все это уже однажды было и теперь повторялось вновь.
И могила начала отступать, пока не исчезла вовсе.
5. Июль. Открытие
Старый ученый стоял у распахнутого окна.
Радость только что совершенного открытия переполняла его сердце. Как жаль, что он не в ванне, — можно было бы выскочить из нее и, пугая прохожих, побежать по улицам с криком «Эврика!».
Нет, без шуток, мир раскрылся для него по-новому и выглядел чуточку менее загадочным, чем минуту назад.
— Мое открытие, — размышлял он, — поможет людям чувствовать себя уверенней на земле…
Вечер широкой ладонью прижимал к горизонту солнце, и из него брызгами разлеталось по небу чистое расплавленное золото. Высокие облака ловили эти брызги и, как говорится, уплетали их за обе щеки. В воздухе посвежело, запахло закатом.
— Какая невероятная, непостижимая красота! — шептал про себя ученый. — И как прекрасна именно эта непостижимость! Да, мое открытие многое объяснит людям, но ведь в мире станет одной тайной меньше…
Его радость угасала, как уходящий день.
— Да, человек будет богаче, но не утратит ли он еще капельку души, не станет ли ему скучнее жить на свете? И кто скажет, что для человека важнее — знать или стремиться к знанию…
Он вернулся к письменному столу и начал безучастно перелистывать свою рукопись. Со спины он был похож на ребенка, разобравшего на части любимую игрушку.
6. Август. Если бы да кабы…
Он, она и их пятилетний сын. Семья возвращается из зоопарка. В глазах мальчишки весь мир кажется обновленным: солнце похоже на большущую золотую черепаху, медленно сползающую с неба, строительные краны — это горделивые, с вытянутыми шеями жирафы, а голубой поезд метро, выбегающий из туннеля на горбатый мост, — ящерица, выглянувшая из порки.
Вскоре мальчик устает от сравнений. Да и день выдался жаркий.
— Хорошо кенгуренку! Весь день сидит у матери в сумке — и никаких проблем.
Родители переглядываются.
— Да, — отвечает мама, — но у меня-то нет такой сумки.
— Зато у папы есть сильные руки.
— Хитер, — усмехается отец, подхватывая сына и сажая его к себе на плечи. — Держись крепче!
Мальчик изо всех сил вцепляется в папину шевелюру.
— Больно!..
Он хватается за папин нос.
— Теперь, — гундосит папа, — мне нечем дышать.
Ручонки мальчишки елозят по отцовскому лицу вверх-вниз, но где бы они ни задержались, отцу не по себе:
— Ничего не вижу!
— Ничего не слышу!
— Слова не могу сказать!
— Ох, — вздыхает малец, — жалко, папа, что ты не олень: я бы ухватил тебя за рога — и тебе хорошо, и мне!
7. Конец сентября. После полудня
Очарованный странник стоял на вершине холма и увлажнившимися от восторга глазами смотрел на мир.
Тучная земля лежала перед ним, словно отдыхая после обильной трапезы. Спекшееся солнце было похоже на кугель, славный субботний кугель, только что из печи! Переливающиеся блики в прудах и озерах золотились, как завитушки растаявшего жира в рыбацкой ухе.
Отягощенные плодами сады с нетерпением ждали часа, когда люди освободят их от сладкого бремени.
Изнывающим виноградникам грезились прохладные погреба, дубовые бочки, бродильные чаны, где скоро заиграет их молодая кровь. И лишь от одних этих грез в воздухе витало пьянящее марево.
Из-за горизонта набежали редкие облака, похожие на туго набитые мешки пшеницы. И плыл над разморившейся землей предсмертный рев забиваемой скотины.
— Мир мой, мир мой! — прошептал странник, зажимая уши. — Будь всегда, вовеки таким, каким я тебя вижу!
8. Октябрь. Поцелуй
В парке тут и там дымили и тлели подожженные кучи опавших листьев.
Сизый дымок тянулся вверх, растворяясь в воздухе и разнося по городу грустную весть:
— Догорает лето!
Последние листья облетали на дорожках парка, и девочка лет пяти собирала их в букет.
Неподалеку на длинной скамье сидел ее дед. Глаза его были закрыты, и казалось, что он дремлет.
«Ты любила эту пору, — думал он. — Ты помнишь, в такой же осенний день мы с тобой встретились…»
Оголенные черные деревья стояли вокруг сгорающих листьев, как скорбные родственники вокруг умирающего.
«Иногда мне кажется, что ты просто ушла от меня, ушла и не сказалась. Глупо, да? За двадцать пять лет, что мы прожили вместе, я никогда не думал, что ты меня бросишь, но теперь… теперь позволь мне упрекнуть тебя в этой малости».
Тишина набросила на парк густую серую сеть. Только вороны резким карканьем кой-где разрывали ее. «В бессонные ночи я — счастливый человек. Всем своим существом я чувствую, как неразрывно мы связаны, твой поцелуй, как божья коровка, дышит у меня на щеке… Ай, этот поцелуй!»
Девочка прижала к груди большую охапку желтых листьев. Их краски бросали теплый отсвет на ее лицо.
«Любящие связаны друг с другом таким крепким узлом, что даже смерти не под силу его разрубить…»
— Дедушка! Дедушка! Ты только посмотри на эти листья! Ты знаешь, почему они такие красивые?
Ее слова бегут к нему по асфальту, как пушистые, недавно вылупившиеся цыплята.
— Потому что все лето их целовало солнце!
9. Ноябрь. Рождение
Пришел благословенный час. В материнском лоне волны вдруг неожиданно резко шевельнулся плод — еще не рожденное дитя, и это движение отдалось в ней пронзительной болью. Поверхность моря заволновалась, как тугой живот женщины, лежащей на родильном столе.
Низкая туча мутными подслеповатыми глазами
