Ступени к чуду - Борис Семенович Сандлер

Волна все росла, все рвалась вверх, взывая к туче о помощи. Ее болезненные стоны слились постепенно в непрерывный хриплый крик.

Но старая туча молчала, дожидаясь своего часа.

Волна больше не могла терпеть. Она бросилась на берег и откатилась. Мгновенным прикосновением молнии туча перерезала пуповину, и в ложбинке на мягком песке остался, точно в колыбельке, комок новорожденного янтаря. Над ним суетливыми няньками метались чайки. И грянувший после долгой паузы гром разнес по всему небу счастливую весть.

10. Декабрь. Глаза

Восьмидесятилетние глаза не устают радоваться.

Сколько нового они повидали на своем веку — электричество, радио, полеты в космос… Кажется, ничто на свете уже не могло бы их удивить. А вот поди ж ты, они и сегодня полны детского восторга и удивления.

— Ах, посмотри, до чего люди додумываются!

Зато у восемнадцатилетних глаз есть готовый ответ на все вопросы.

— Что вас так удивляет? Время такое… прогресс, цивилизация, кибернетика…

И они затуманиваются пеленой равнодушия.

Но когда те же восемнадцатилетние глаза вдруг приметят какой-нибудь помятый самовар, оглохший патефон или запыленный подсвечник, как живо они вспыхивают:

— Ах, старина, ах, ретро!

И восьмидесятилетние, и восемнадцатилетние глаза смотрят на один и тот же мир, но видят его из разных времен.

11. Январь. Оттаявшие сердечки

Они ехали в одном троллейбусе, на одном сиденье. Она — молодая девушка, он — мужчина средних лет.

Опа сидела у окна и грустно выцарапывала ногтем на замерзшем стекле овальные сердечки, большие и поменьше.

Он держал в руке билет и от нечего делать разглядывал его. Неожиданно улыбнулся, повернул голову к соседке, оценил ее грустный вид и сердечки на стекле, после чего спросил:

— Вы верите в счастье?

Она растерялась.

— Не знаю… А что?

— Да ничего. Вот у меня счастливый билет. Остается только поверить…

Она с любопытством глянула на прямоугольный клочок бумаги с неровными краями.

— Знаете, — сказал он, — мне сейчас выходить. Возьмите его себе. А там — сами увидите…

Троллейбус остановился, и он вышел.

— Чудак, — решила девушка и прильнула к окну, пытаясь разглядеть его в темноте. Но улица уже была пуста. Зато сердечки на стекле подтаяли, потекли тонкими угловатыми ручейками.

Она сидела и улыбалась, сама не зная чему.

— Теперь, — повторила она, — остается только поверить…

12. Февраль. Колыбельная

Среди заснеженных полей — стояло забытое местечко, со всех сторон открытое ветру, голоду и нужде.

Усталый странник с тощей котомкой за плечами брел по насквозь продрогшим улицам, а за ним плелась, прихрамывая, шелудивая собачонка.

Горбатые скрюченные домишки жались друг к другу остывшими стенами, чтобы хоть чуточку согреться. Их бельмастые окна смотрели в пустоту — искали вчерашний день.

Ветер завывал в пустых дымоходах, рыскал по окоченевшим чердакам.

На бугре, укутанная белым снегом, как набожный еврей в талесе, стояла всеми покинутая синагога, и двери ее старчески кряхтели на проржавевших петлях.

Странник разрыл в снегу под прогнившим забором рассохшуюся колыбельку, вытащил из котомки дудочку, и вскоре в каждом уголке умершего местечка слышался печальный напев:

— Ду-ду-ду-ду-у-у… ду-ду-ду-ду-у-у…

13. Рыжая пастушка

Она сидела на его кровати, перебирая лады свирели и подобрав под себя ноги, как восточный божок. Рыжие прямые волосы падали на ее грудь, словно, стесняясь своей наготы, она набросила на плечи шелковую цыганскую шаль.

Свирель играла в нем. Каждый звук простой мелодии сначала рождался в его сердце. Как пастушка, она пасла его любовь, а он пасся у ее колен подобно послушному агнцу.

Да, он был счастлив, так счастлив, что даже начинал сомневаться, наяву ли происходит все это или во сне. Бросая порой незаметные взгляды на ее гибкое тело, он думал: «Конечно, обман. Я сплю и вижу сон. В жизни так не бывает».

И чем дольше он об этом думал, тем тише звучала в нем любовная песнь свирели.

…Утром его разбудили холод и тишина. Они таились в каждой складке скомканных простыней.

— Пастушка, где ты? — спросил он и огляделся.

Никто не ответил.

Еще с минуту он оглядывал свое пустое жилище. В углу под потолком паук плел паутину. Из крана на кухне капала вода, и каждая капля упрямо долбила тишину. За стеной слышался заливистый плач соседского ребенка.

«Глупец, — горько усмехнулся он, — у тебя было все, и ты разом все потерял».

Вставая с постели, чтобы жить дальше, он нечаянно наступил на свирель, которая валялась у кровати. Но этого он уже не заметил.

Понюшка табаку

Рассказ

На широкой ладони старика лежала маленькая коробочка с откинутой набок крышкой, доверху наполненная мелким черным порошком. Неторопливо, со смаком, будто растягивая удовольствие, он запустил внутрь два пальца, порылся в порошке, точно курица клювом, и, захватив щепоть табака, поднес ее к своему толстому мясистому носу. Заправив первую порцию в одну ноздрю, он тут же совершил путешествие за второй порцией, и когда обе ноздри были заряжены табаком, как двустволка порохом, шумно втянул в себя воздух. Живот его стал на глазах расти, как тесто в квашне, уголки рта опустились, по вытянувшемуся лицу разбежались в разные стороны складки и морщинки, глаза зажмурились, налились слезами… бах-бах! Двустволка выпалила!

— Ммм… ха! — выдохнул старик. — Красота!

Он закрыл табакерку, спрятал ее в нагрудный карман, извлек на свет большой мятый платок и со свистом выдул нос. Потом вытер подбородок, щеки, губы.

— Хорошо… в глазах светлей стало!

Теперь, после такого вступления, старик мог начать свой рассказ. И он начал.

— Слово «хрыч», — заметил он важно, — не такое простое, как вам, молодой человек, кажется. Это своего рода сокращение, я бы даже сказал — шифр: «X» — храпеть, если ты уже наконец уснул. «Р» — рыдать над тем, как ты мог прожить и не прожил. Ну, а «Ч» — чихать от понюшки табаку. Все это бог дарит человеку под старость лет. Храпеть днем и рыдать по ночам — этого товару у нас навалом, здесь всевышний, не во гнев будь сказано, перебрал лишку. Но вот если бы не последний его подарок, не знаю, стоило бы ли мне еще жить на белом свете. Нет, я, конечно, имею в виду не тот чих, что от катара или если перышком в носу щекотать, или от «лергии», так, кажется, называется эта модная зараза? Нет, я подразумеваю тот самый прекрасный чих, который вы сейчас видели. Для меня,