Искусство почти ничего не делать - Дени Грозданович
Собрание, после краткой задумчивой отрешенности, взорвалось аплодисментами, а я в который раз почувствовал себя дураком, не успевающим за развитием современного мира: все эти люди делили между собой счастье, которого я был лишен. Я сидел и сокрушался об этом, как вдруг меня заметил председатель и, невзирая на мои отчаянные протесты, настоял, чтобы я вышел и высказался о поэзии в широком смысле.
Очутившись на сцене, я решил выйти из положения, рассказав, как однажды, мрачным и дождливым зимним днем я навестил поэта-учителя Жан-Пьера Жоржа в пригороде Роморантена — самой настоящей глуши, какие только бывают. Как, пройдя по пустынному и мокрому двору школы, я застал его в дальнем углу класса за проверкой тетрадей, сбитого с толку современной жизнью и мироустройством — что и не удивительно для него, поэта уморительной меланхолии и автора книги «Мне скучно на земле». Как, пройдя по серенькой улице вдоль высокой стены завода, мы зашли подкрепиться в сомнительную арабскую забегаловку, где Жан-Пьер Жорж, рассыпаясь в горьких сарказмах, от души наклюкался булауана[21], и как, под конец, когда мы вышли из заведения под моросящий дождь, расчертивший воздух, как в старом фильме-нуар, поэт, натягивая капюшон потертой куртки и шлепая по лужам на тротуаре, вдруг обернулся и, глядя на меня большими и увлажнившимися голубыми глазами, заявил: «Мне очень жаль, но поэты неприятный народ».
Когда история кончилась, зрители сидели ошеломленные, и тридцать долгих секунд в зале царила тишина, пока я не разрядил обстановку, добавив: «Это шутка!»
При этих словах слушатели зафыркали со смеху, зааплодировали мне так же бурно, как перед этим поэту (который, склонившись к весталке, казалось, столь же недоверчиво слушал эти попытки перевода, как я его лирические порывы), и собрание весело устремилось к столу, где хлопали пробки шампанского.
Все были довольны, и я в том числе.
Синдром Алисы
— Но мне совсем не хочется идти к ненормальным, — заметила Алиса.
— А иначе у тебя и не выйдет, — сказал кот, — здесь все ненормальные. Я ненормальный, ты ненормальная.
— Откуда вы знаете, что я ненормальная? — спросила Алиса.
— Потому что ты тут, — сказал кот. — Иначе бы ты здесь не очутилась.
У скольких из нас при входе в знакомое бистро — где форма беседы, в основном на тему политики, так часто напоминает сложную игру, правил которой никто не знает, и где каждый хоть и спорит невпопад, но все же желает во что бы то ни стало утвердить свое мнение — возникало ощущение, что ты пришел на чай к ненормальным? Петер Хандке[22] в книге «Писатель после полудня» признается, что часто испытывал этот «синдром Алисы»:
Он потому и пошел в этот гостиничный ресторан на окраине города, который про себя называл «кафе», чтобы удостовериться, что он не чокнутый, а даже наоборот — в чем он всегда убеждался в обществе других людей он был одной из редких личностей, чье душевное здоровье более-менее в норме.
Если и существовал ребенок, который испытывал похожее тревожное чувство, глядя на окружающий мир, то им был сын пастора из Дарсбери в графстве Чешир. Этот мальчик (по всей видимости, сверх меры одаренный в математике и логике…) действительно очень рано ощутил свою несхожесть с другими и как следствие — одиночество. И тогда он придумал себе в утешение старшего товарища и друга, которого назвал Льюис Кэрролл, и вместе с ним создал взамен — с улыбкой, но и с сарказмом — свой особенный мир, где маленькие девочки, которыми он втайне любовался, животные, которым он глубоко сочувствовал, и чопорные и напыщенные персонажи его эпохи выглядели архетипическими марионетками.
Однако если тот, кто позднее станет эксцентричным чудаком и диаконом Чарльзом Латвиджем Доджсоном, явно обладал незаурядным умом, то Льюис Кэрролл был истинным гением, и, создавая эту комедию в мире снов, он не только едко высмеял чрезвычайно консервативное викторианское общество своего времени, но и — на вид совершенно невинным образом — навечно заклеймил нравственные и духовные ценности западного мира в целом.
Как любой гений, Кэрролл ограничился очень простым приемом: он самым естественным образом взял за основу старейшую и сильнейшую духовную традицию своей страны, антиинтеллектуалистский прагматизм, незыблемую англосаксонскую веру в здравый смысл, законченную модель которого ранее описал доктор Сэмюэл Джонсон и которая нашла дальнейшее воплощение у писателей, мастеров сарказма, вроде Сэмюэла Батлера[23] («Это была такая прекрасная, такая замечательная теория, увы, уничтоженная какой-то гадкой мелочью!», из книги «Путь всякой плоти»), Лоренса Стерна, отчасти Чарльза Диккенса, Г. К. Честертона («Сумасшедший тот, кто утратил все, кроме разума», из книги «Ортодоксия») и особенно Джерома К. Джерома.
Однако Кэрролл, как истинный логик — что делает его вклад одинаково уморительным и незабываемым, — ограничился доказательством через абсурд, он довел до бессмыслицы (излюбленный насмешливый выпад здравого смысла) последствия самых классических и самых ограниченных предрассудков своего времени и, поступив так, создал самое действенное, попирающее догмы, произведение из всех когда-либо написанных.
Лин Юйтан, китайский философ, уехавший в Соединенные Штаты, писал:
Презрение англичан к теориям, их манера неторопливо, по мере надобности, их саботировать и в любом случае их медлительность в поиске собственного пути, любовь к личной свободе, уважению и здравому смыслу порядка — вещи, которые действуют на ход событий гораздо сильнее, чем любая логика немецкого диалектика…
А я добавлю: равно как и все блестящие рассуждения француза-картезианца. Причина, вероятно, по которой, заметим по ходу, Льюиса Кэрролла так мало читают во Франции, и, конечно, менее всего те признанные серьезные умы, которые относят его произведения в разряд детской литературы. Мне кажется, правда состоит в том, что эта книга — они предчувствуют это — может показать их самих, запечатленных в бессмертном образе Шалтая-Болтая — закоренелого педанта, закупоренного в своей форме самодовольного яйца, который хвалится тем, что может заставить слово означать то, что ему нужно, потому что, как он безапелляционно заявляет Алисе: «Нужно просто знать, кто здесь хозяин!» Или же в образе забавного Белого Рыцаря, чей блестящий ум не перестает изобретать самые невозможные и самые бесполезные вещи, тогда как сам он неспособен и нескольких секунд удержаться в седле своего смирного скакуна.
Вероятно, поэтому как-то вечером перед сном мне пришла в голову шальная мысль, что произведения Льюиса Кэрролла можно
