Восставшая из пепла - Николай Иванович Ильинский
3 мая Званцов впервые увидел английских солдат, союзников по Второй мировой войне.
— Ты что такой хмурый, Влас Емельянович? — обратился лейтенант к Чугункову. — Почему не приветствуешь англичан?
— А что их приветствовать, — сухо процедил сквозь зубы Чугунков, — пришли к шапочному разбору… И мы пахали!.. А где они были, когда мы под Воронежом мерзли?
— Но все равно, они же наши союзники!.. Не будь так строг!
— Да чихал я на них…
21-й английской группой командовал британский фельдмаршал Монтгомери.
— Фельдмаршал, а вида у него никакого, — судачили между собой артиллеристы батареи. — Никакой стати!
— Не забывайте, что его войска под Эль-Аламайном в Египте на голову разгромили крупную немецкую часть… За это король Англии дал ему титул Алеманнского!
— Да пусть хоть два титула, а с нашим Павлом Ивановичем ему не сравняться…
— С Батовым-то? Конечно! — стояли на своем артиллеристы.
— А с Рокоссовским?
— А с Жуковым?
Солдаты готовы были спорить до хрипоты, перечисляя достоинства и подвиги своих полководцев и просто генералов.
— Когда мы стояли в Польше, то английский толстяк Черчилль на промилуй Бог просил Иосифа Виссарионовича выручить их войска, — говорил Худобин, оказывается, он был грамотным и начитанным человеком, солдаты, тесно окружив его, внимательно слушали. — Не начни мы тогда наступать, — продолжал он, — нахлебались бы союзнички солененькой водицы в Атлантическом океане… Нет, наш мужик крепче, его и побить можно, но он опомнится и обязательно даст сдачи… Сколько раз такое бывало! История на даст соврать…
Война заканчивалась. Батарея лейтенанта Званцова готовилась чистить пушки, чехлить стволы.
— Виктор Афанасьевич, — вдруг обратился Чугунков к лейтенанту не по-военному, а как к давнему и доброму другу. — Какой я сон сегодня видел! — Виктор раскрыл было рот, чтобы спросить какой, но Чугунков, не обратив на это никакого внимания, продолжал: — Будто я дом новый строил, бревно к бревну ладил, у нас, в Красном Логе, строительный лес очень хороший, сосна в сосну!.. А дом строить во сне, Виктор Афанасьевич, к плохому… Ей-богу!.. Даже к смерти!.. Вот уже с англичанами повстречались, войне конец, обидно будет, если что…
— Рядовой Чугунков, — совершенно серьезно, если не сказать, сурово заметил Званцов, — я вам категорически запрещаю об этом даже думать, — а потом смягчился и дружески положил ему руку на плечо: — Типун тебе на язык, Чугунков! Раньше шанс быть убитым составлял 99,9 процента, а теперь этот процент понимай наоборот — жить будешь! Понял?
— Как не понять, товарищ лейтенант, но одна десятая процента все-таки осталась, — заметил Чугунков. — Одна десятая — это одна вот такая, — показал он на пальцах размер пули, — горячая, неизвестно откуда прилетевшая…
— Тебе хоть кол на голове теши! — не на шутку рассердился лейтенант. — Выбрось из головы эти мрачные мысли, рядовой Чугунков, и, вообще, не верь ты снам… Что за мистика!
— А сегодня мы уложили одного немца, — вдруг ни с того ни с сего вспомнил Чугунков. — Это когда вы были в штабе полка…
— Не понял? — встревожился лейтенант. — Опять самоуправство?
— Он женщину убил, этот немец… Может, жену, а может, так просто, любовницу какую-нибудь… Или ограбил ее? Скорее, ограбил, мы у него много драгоценностей нашли… Драгоценности сдали, а документы у меня… вот, — Чугунков подал кошелек с документами лейтенанту.
Виктор развернул удостоверение личности.
— Какой-то Иохим Гюнтер, по гражданской профессии владелец магазина, ну, торговец… А она, — он долго всматривался в окровавленный листок бумаги, — она… фамилии не разобрать… Она Эльза…
Покинув Нагорное, Эльза, где с офицерами, где с солдатами добралась до Германии. Фон Ризендорфа она навсегда потеряла из виду, а вот эсесовца Эккерта случайно встретила в Эльбинге среди беженцев. Он был в гражданской одежде, в широкополой шляпе, под которой прятал испуганное лицо. И когда Эльза схватила его за руку выше локтя, у Эккерта душа ушла в пятки, хотя в городе были еще свои.
— Эрлих! — радостно воскликнула Эльза.
Он вздрогнул, затем оттолкнул ее от себя. Заговорил по-немецки.
— Отстаньте, фрау, я вас не знаю…
— Да ты что, Эрлих!
— Я Иохим Гюнтер, фрау…
— Ну, это ты патрулям расскажи, а не мне! Ой, и хитрый же ты!
В городе, на подступах к которому уже гремели пушки, еще действовал строгий режим: военный патруль проверял документы у всех мужчин средних лет и, если находил дезертира, расстреливал на месте. Таков был приказ коменданта Эльбинга.
— Повторяю, — пытался отделаться от Эльзы Эккерт, — я Иохим Гюнтер, — глаза его пугливо бегали из стороны в сторону.
— Ты такой же Гюнтер, как я Ева Браун! — усмехнулась Эльза. — И, вообще, давай говорить по-русски, ты это прекрасно умеешь… Пришло время русского языка!.. Где же твоя храбрость, Эрлих? Или ты был молодец среди овец? Где твой лоск эсесовца? Как расстреливать деда Фильку и вешать невиновного Захара, так ты был герой, а теперь в штаны наложил, да?
— А ты, кто ты? — вдруг заговорил он по-русски, видя, что скрываться от нее бесполезно.
— Я? — засмеялась Эльза. — Я потаскуха, подстилка фон Риззендорфа, помнишь такого, где он теперь?… Может тоже в беженцы подался? Вот умора — увидеть бы!.. Не волнуйся, Эрлих, меня тоже могут расстрелять, — и тихо запела: — И никто не узнает, где могилка моя… Но вряд ли станут на меня пулю тратить, скорее пнут под зад ногой и плюнут вослед, а тебя… О, не дай-то бог поймают!.. Эккерт, не хотела бы я оказаться в твоей поганой шкуре…
— Ну, что ты хочешь, Эльза?
— Спасибо, что вспомнил мое имя… А хочу я, чтобы ты выдавал меня за фрау Гюнтер, за свою любимую жену, я очень ласковая женушка, в постели!.. Теперь вместе пробиваемся на запад к англичанам, а еще лучше к американцам… Вдвоем нам будет легче, доверия больше!.. Да я и без копейки, то есть без вашей марки, хотя и марка ваша теперь ничего не стоит, мне бы доллар или фунт стерлингов… Словом, сначала накорми и напои меня, Эрлих, а когда проберемся к англичанам, я помашу тебе ручкой — и ты свободен, беги на все четыре! Я уверена, что и английские офицеры соскучились без баб… А про тебя я тут же забуду, ты того стоишь, никому не скажу, кто ты такой… Клянусь!
Несколько дней Эккерт терпел возле себя эту несносную женщину. Но терпение
