Системные требования, или Песня невинности, она же – опыта - Катерина Гашева
Но вот кончился свет молнии, и все исчезло. Скатка явила обещанный Клепой призрак. Я сидела как сидела на мешке-кресле, и Скворцов сидел как сидел. И щека у него не дергалась, и непонятно было, видел он то, что видела я, или нет.
Я встала, аккуратно поставила бутылку на ближайший подоконник.
– Сделай мне массаж, Скворцов, – попросила я. Замолчала. И как в прорубь с головой: – Только я должна раздеться… И ты, кстати, тоже.
Он посмотрел на меня взглядом опытного психиатра, вытащил из угла и взмахом расстелил спальник.
Я повернулась к нему спиной, поискала глазами, куда бы сложить вещи, не нашла, стала просто снимать и бросать – в неформальские времена здесь наверняка поступали именно так.
Потом легла, но не на предложенную лежку, а прямо на баннер с плохо различимыми в темноте рисунками и надписями, прижалась щекой, сосками, животом, руками, бедрами, коленями. Я не видела и не слышала, разделся ли Скворцов. Я пыталась представить, как называю его по имени, но у меня не получалось. Я думала, что он опустится на меня, но он сел рядом. Я снова, как тогда, на фестивале, почувствовала только пальцы. Снова они нажимали, разглаживали, правили, от затылка вниз и обратно вверх, задерживались на позвонках, трогали лопатки.
Мелькнула и пропала читанная Цветаева. Когда-то… в общем, совсем недавно «Феникс» произвел на меня впечатление. «Ничего от развалины, все от остова… Соколенок в мое дупло… залетел… К леснику в лачугу… отнесешь… Засыпает Франциска»[127]. Нет! Совсем не похоже!
Я ждала и, дождавшись момента, резко сбуровив приставший к коже баннер, перевернулась, обхватила его бедрами и лодыжками, притянула к себе.
– Правда? – серьезно спросил Скворцов.
Вопрос не прозвучал по-идиотски. Я вспомнила Диму, вспомнила Яшу и поняла разницу. Мальчики спрашивают: «Ты действительно этого хочешь?» – не для того, чтобы выяснить мнение девочки. Скажи им «нет», и они тут же с жаром кинутся доказывать, что это на самом деле не «нет», а «да». И еще в конце, с надеждой такой: «Тебе ведь понравилось?» Скворцов же реально интересовался моим мнением.
– Дурак! – выдохнула я через сухие губы и изо всех сил надавила пятками ему на ягодицы. Скворцов уловил мой порыв, опередил, вплелся в него – так айкидок вплетается в намерение соперника – и вошел в меня одним точным движением. Как патрон в камору. Никаких бессмысленных и пошлых «предварительных ласк».
Я застонала от боли, от силы, от желания, от – как прописал нам дедушка Юнг – истинного наслаждения соитием мужского и женского. Я чувствовала Скворцова всего – мальчика, мужчину, старика, мертвеца, младенца, еще не рожденного мной. Боком мелькнула извиняющая мыслишка, что я – Лариса, значит все можно, все правильно. Я яростно вымела ее из мозгов, как сор из избы. Я не закрывала глаза, я смотрела и видела: нас обступают призраки, и мне было легко и радостно трахаться не только для себя… для нас, но и для них. Перед ними.
В какой-то миг мой ум, моя рефлексия споткнулись об этот все еще стыдный, все еще запретный глагол, но никакого лучшего, даже не так – никакого другого у меня не было. Это не значит, что я могла или хотела бы выдать Скворцову вслух какое-нибудь вульгарное предложение-поощрение, вроде «возьми меня!», «трахни!», «выеби меня!». Но внутри, для себя я должна была противопоставить что-то пережитым в прошлой жизни «белым цветочкам» и «коленно-локтевым позочкам». Перебить вкус. И кажется, мне удалось.
Я выгнулась, упершись затылком, и увидела перевернутого Карасева, сидящего на подоконнике с флейтой в руках. Я не успела, нет, просто не стала смотреть, одобряет ли он. Я вцепилась в плечи Скворцова – не ногтями, ведь мне не нужно было ни доказательства страсти, ни печати собственницы на чужом теле, – уткнулась, зарылась лицом ему в шею. Какая, в конце концов, разница, сколько лет моему парню. Вот он, реальный фрилав и реальная свобода. «Не выходи…» – прошептала я и сдвинула с места огромную машину радости, счастья и любви. Скворцов все понял правильно.
* * *
Когда мы… закончились – какая милая фраза, надо записать. Мы еще долго лежали, касаясь друг друга мокрыми боками. Потом Скворцов, точно уловив момент, что уже можно, завозился, встал и пошел к подоконнику за сигаретами.
– Я жопу стерла, – сказала я.
– Прости.
– Ничего. Дольше помниться будет.
Да, кстати, вспомнила, на что обратила внимание тогда, вначале. На одной из полос баннера я точно видела рисунок Ларисы.
Ее рука. Ее стиль.
Глава 30
Последний квартирник
Вдоль стены прямо на асфальте сидели хиппи-психологи, разложив на картонках и газетках фенечки, хайратники, плетенные из проволоки пацифики, прочую мелочь. Торговали не за деньги – за улыбку, за спасибо, за рассказанный анекдот – и сами улыбались, благодарили и рассказывали. Перед импровизированной ярмаркой на расстоянии «нет-нет, я не с ними» стоял Денис и что-то говорил неизвестной мне молодой женщине.
Лариса мелькала то тут, то там. Казалось, она скопировала себя в нескольких экземплярах и каждый живет своей независимой жизнью. Она появилась несколько позже, чем я ждала, но в общем своевременно. Уцепила меня, отвела в уголок.
– Имей в виду, я никогда не позволяю Скворцову кончать, – кинула она пробный шар и промахнулась.
– Почему? – искренне удивилась я. Не покраснела, не отвела глаза, не засмущалась. Просто удивилась. И мысль, что, если я забеременею от Скворцова, не тревожила совершенно: мама меня все равно не выгонит.
Я могла бы вернуть Ларисе подначку, спросив: «А Клепе?», но это было бы жестоко, это было не мое дело и не моя фраза.
Узбеки с утра успели натянуть баннеры. За работой они искоса поглядывали на расхристанную (на сон у нас времени не хватило) меня и тихо переговаривались по-своему. Скворцов следил за ними, сидя на подоконнике, и, судя по ироническому прищуру, понимал, что они говорят. Я не понимала, но догадывалась, и мне было хорошо.
Часам к четырем начал подтягиваться народ, разбирали спальники, рассаживались. Музыканты пробовали инструменты, подхватывали друг у друга мелодии. Эля изменила скрипке с такой странной, похожей на детскую, дудкой, с пианинными клавишами вместо дырок и клапанов. Бонги и джамбеи, кажется, были те же, что
