Системные требования, или Песня невинности, она же – опыта - Катерина Гашева

Начинался золотистый вечер. Тополя на Блюхера, пережившие очередное обрезание, выглядели как пробившие асфальт артритные кисти рук подземных узников. Пройдет еще день-два, и они брызнут во все стороны новыми зелеными побегами.

Из-за корпуса студклуба вывернули Скворцов и человек в белых полотняных брюках и рубашке навыпуск. Я узнала нынешнего владельца «Скатки». Он что-то втирал Скворцову, широко размахивая руками.

Мужчины подхватили нас под локоток, и мы пошли смотреть, что узбеки успели сделать с бывшей неформальской впиской.

Успели, оказалось, многое. От разрухи, которую я застала, когда фотографировала, не осталось следа. Правда, не осталось и кухни. Получился такой симпатичный холл с нейтрально-серыми стенами и лестницей по внешней стороне дома. То, что можно выходить-заходить не через подъезд, меня порадовало, безликость расстроила.

– Что тут будет? – спросила я.

– Офис, что ж еще, – ответил владелец, откликавшийся на бесполую кличку Клепа.

По словам Скворцова, он был нормальный мудак, только жуткий бабник.

В углу комнаты валялось несколько кресел-мешков и стопка спальников. Рядом стоял здоровенный рулон чего-то, что я в первый момент приняла за обои, и ящик с торчащими горлышками бутылок.

– Подарок, – широким жестом заговорщика прокомментировал Клепа. – Сюрприз, так сказать.

Скворцов посмотрел на него с интересом:

– Ну, бухло, это я понимаю, что за сейшен без бухла. А в рулоне что?

– А ты разверни.

– А я разверну.

– Разверни, разверни.

Лариса, которой не терпелось, решительно подошла, взялась за рулон, повалила и катнула наискосок по полу. Оказалось, действительно обои. Не бумажные, а из материала вроде клеенки. Раскатываясь, они липко потрескивали. В помещении запахло целлулоидом. Я сразу узнала кусок стены «Скатки».

– Я подумал, с проектора не очень видно будет, – пояснил Клепа. – Я в одну вашу рекламную контору сунулся. Цены, пиздец, даром! Заказал баннеры. Утром придут узбеки, натянут. А потом повесите куда-нибудь на память.

Лариса раскатала второй кусок. Смотрела, гладила пальцами, читала надписи. Я обратила внимание на один рисунок, но отвлеклась и забыла, за что зацепился взгляд.

– Как жаль, что уже ничего не будет, – вздохнула Лариса.

– Чего не будет? – не понял Клепа.

– Ничего. Проведем сейшен, потом все вместе пешком к нам, в восемнадцатую, там задуваем свечи, хиппи встают в круг прощания. Мы такие: «Мы отпускаем вас, отпускаем эпоху». И хиппи уходят навсегда.

– Когда ты это придумала? – спросила я.

– Давно. Зимой еще… Эксперимент провалился. Теория гениев провалилась. Тэ-че-ка! – И она отчаянно вскинула голову, как на картине Исабекяна «Расстрел коммунистов в Татеве».

Я ждала чего-то подобного и вовремя успела поймать собственные эмоции за хвост. А потом посмотрела на Скворцова и опешила: Скворцов улыбался. Не в своей обычной ехидной манере, а спокойно и светло, уж простите за клише.

– Что?! – Подруга мгновенно включила состояние «Крыса-Лариса».

– Ничего, – Скворцов пожал плечами, – просто законы героического жанра. Герой нужен, пока он нужен. В жизни ему места нет. Ты все придумала правильно.

Повисла мучительная пауза. Клепа ничего не понимал, я это видела, но чутьем опытного конформиста уловил, что пора валить. Сунул мне ключи, скороговоркой выпалил, что его уже очень ждут в гостинице, и приготовился сбежать, предупредив, чтобы до ночи не засиживались, тут могут быть призраки.

– Призраки? Надо здесь переночевать! – Судя по интонации, Лариса уже вернулась в привычную колею. – Только я сейчас в восемнадцатую: Денис просил помочь. Завтра некогда будет. Потом вернусь.

– Подвезти? – тут же предложил Клепа. – У меня машина внизу.

– Пис! – выдала Лариса и пошла к двери.

* * *

Это произошло так мгновенно, что ни я, ни Скворцов ничего не успели. Нас просто поставили и перед фактом, и в зависимость от. Уверена, что, если сейчас набрать Ларису, абонент будет не абонентом, и ничего не останется, только сидеть и ждать.

Я позвонила маме, отчиталась о сдаче сессии и предупредила, что не приду. Скворцов раскатал еще один рулон и усмехнулся, судя по направлению взгляда, надписи: «Завтра у тебя будет болеть голова». Не знаю, как у кого, а у меня точно будет. Вертеться придется не хуже белки в колесе.

– Выпить будешь? – Скворцов оставил в покое баннеры и разглядывал теперь бутылки в ящике. – Терпеть не могу вино…

Я кивнула, хотя тоже не испытывала особого желания пить. Просто надо было как-то взбодриться, а вино иногда помогает. Кроме того, выпивание в этом месте можно рассматривать ритуалом инициации. Значит, буду пить.

Я приняла откупоренную бутылку, вытащила из угла кресло-мешок, выпутала зацепившуюся за собачку замка красно-белую феньку, села и стала рассматривать расстеленные по полу стены. Я пыталась представить, как здесь жили люди – веселились, бились в истерике, курили траву, бухали, приводили девиц, имея в виду развести на секс, а потом, обидевшись на что-то, сбегали, оставив пассию в недоумении, устраивали квартирники, играли в карты на перевернутой стиральной машине, били о батарею бутылки, юродствовали, пророчествовали, ловили трип, блевали, достигали сатори[122], травились таблетками, резали вены столовым ножом, собирались и уходили в походы, вписывали бродяг, отмечали праздники. Жили, не думая, что что-то может измениться. Не хотели? Боялись? Надеялись?

– Я вчера на улице видел бога, – сказал в пространство Скворцов. Я не поняла, обращался ли он ко мне, или просто воспроизводил пойманный флешбэк, но на всякий случай отреагировала:

– И как он?

– Все такой же. Только седой совсем. Кстати, завтра кое-кто из динозавров придет. Молодость вспомнить. – И снова улыбнулся, как недавно Ларисе.

Я сделала длинный глоток вина и сидела, пережидая нахлынувшее острое чувство.

Вино было достойное, вроде бы французское, хотя сейчас не поймешь, все этикетки заляпаны золотом медалей и надписями на иностранном. Я подумала: лучше бы вино было хуже. Химия, бурда на разведенном спирту, бормотуха. Скворцов тоже хлебнул из своей бутылки, скривился, повторил, что терпеть не может вино.

– Мне здесь по укурке сон однажды приснился, – сказал он. – Так-то я ганжу еще с Афгана не, но вдруг захотелось. И вот приснилось, что я пацан еще и мы сейчас должны хоронить дядю Славу. Был у нас во дворе такой персонаж. Хам и хулиган, если разобраться. Шпынял нас, издевался, а тут раз – и помер. Мне он, кстати, один раз патрон подарил спьяну, ни у кого такого не было, а у меня был. И вот – похороны. Во дворе прямо яму вырыли, гроб на табуретках, соседи толпятся, все с оружием почему-то. А потом, как гроб опускать стали, все вдруг начали палить в небо. И отец мой палил, и другие. Из