Стон дикой долины - Алибек Асылбаевич Аскаров

Как раз в тот год, когда в ауле появился Мелс, Зайра уехала в Мукур и продолжила учебу в местном интернате. Насовсем она вернулась домой лишь после окончания десятилетки, там же, в Мукуре. Три года подряд пыталась поступить в институт, но не смогла, поэтому осталась в ауле и работала дояркой.

Какой-то другой жизни, помимо привычных аульных будней, какого-либо иного пути перед собой ни Мелс, ни Зайра не видели, поэтому в конечном итоге соединились и создали собственный семейный очаг.

Не прошло и месяца после их свадьбы, как Касиман, отгородив молодых, разделил дом надвое. Общими усилиями вырубили дополнительный вход на противоположной стене, а над ним соорудили небольшой навес козырек. Получилось, что молодые супруги зажили отдельным домом.

Большая, лучшая часть жизни Касекена прошла в леспромхозе. Выйдя пораньше на пенсию в связи с состоянием здоровья, он переехал и прочно осел в этом ауле.

— Мы, милый, привыкли кочевать словно цыгане. Стоит Дилекен лишь словом обмолвиться, как в тот же день отправляемся туда, куда она укажет! — порой бахвалится Касекен.

Дилекен — это матушка Дильбар, вторая половина Касекена, с которой он прожил сорок лет. Вырастили супруги сыновей и дочерей, благословили, одарив детей крыльями, и выпустили из гнезда в разные стороны. Так незаметно и старость подкралась, а у наследников, живущих в разных краях, теперь руки не доходят, чтобы хотя бы раз в несколько месяцев или, на худой конец, один раз в год погостить у родителей. Зимой берегут себя от трудной дороги, а летом у всех неотложных дел оказывается выше крыши. Вот так и летит время, пока обещания каждый раз откладываются на «завтра».

Касекен на войне не был. Очевидно, потому, что и фронту требовалась древесина: как ценного специалиста Касимана оставили по брони, назначив бригадиром лесорубов. А лесоповалом тогда, как и всем остальным в тылу, пришлось заняться женщинам, вот и в бригаде Касекена собралось одно бабье. Научив подопечных рубить лес, сам Касиман стал сплавщиком и перешел на самый опасный участок работы.

Трудно даже представить, сколько миллионов кубометров леса он сплавил по вздымающей к небесам белую пену буйной Бухтарме, сопровождая плоты до самого Зыряновска! Когда вспоминает об этом сегодня, ушедшее кажется ему сном, даже самому с трудом в него верится.

Думаете, один Касекен не был на фронте? Помимо прочих, не нюхал пороху и живущий с ним по соседству Карим. Но мысль о том, что он не побывал на войне, нисколько не заботит Карекена. Если поинтересоваться у него, почему он не ходил на войну, старик Карим лишь тихонько ответит: «Не звали, потому и не пошел... продолжал пасти своих овец».

Ну а Касекен, в отличие от него, человек особый — остался по брони военкомата. Он боец трудового фронта, который, не щадя себя, трудился в тылу ради потребностей армии.

Ч то касается самого Касекена, он уверен, что сплавлять лес по ревущей, неукротимой реке, вздымающей белые буруны, ничуть не легче, чем идти в атаку на врага. Тогда почему же подноготную пережитых им тыловых тягот не понимает его родич Байгоныс? Касекена это страшно огорчает.

В то время, когда в ауле еще действовала начальная школа, а учителем в ней был Мелс, ставший теперь его собственным зятем, ученики осуществили одно очень доброе начинание. На ворота домов, где жили участники войны, ребята прилепили ярко-красные звезды, а по субботам и воскресеньям стали вычищать помеченные дворы, рубить дрова и оказывать хозяевам другую посильную помощь.

Но Касекена никто подобным вниманием не удостоил. Объяснив ситуацию Мелсу, он попросил его прицепить на свои ворота такую же звезду, но будущий зять проявил нерешительность и уклонился от просьбы.

— Все это верно, — сказал он. — Я вас хорошо понимаю. Но решить вопрос не могу, потому что у вас на руках нет специального военного билета. К тому же мне вмешиваться в это дело не к лицу, ведь я живу в вашем доме. Что обо мне люди подумают?

Поскольку учитель Мелс не проникся к нему сочувствием, Касекен наутро поспешил к плотнику Байгонысу.

Байекен был лет на пять-десять старше, поэтому Касекен первым делом с почтением его поприветствовал, поинтересовался здоровьем, домочадцами, лишь потом перешел к делу, причем начал издалека, придавая каждому слову как можно больший вес:

— Байеке, мы тоже, подобно некоторым нашим землякам, проливали пот во имя Победы. Как говорится, и в снег и в дождь, и в стужу и в зной воевали в горах, сражаясь с лесом. Мало того, сплавляли бьющиеся друг о друга тяжеленные, толстые бревна вниз по реке, расчищали им путь по пояс в ледяной воде... Я не чета Кариму — я остался в тылу по особой правительственной брони. Так что считаю себя подлинным бойцом тылового фронта...

— Ну и считай себе! — внезапно перебил Касекена орудовавший топориком Байгоныс. — А я вот, например, так не считаю.

Для Касимана куда легче произнесенных слов было бы ощутить затылком обух байгонысовского топора. И хотя нёбо у него пересохло, а язык не слушался, Касекен твердо решил добиться справедливости.

— А как же тогда считаете? — спросил он, пытаясь найти приемлемое для обеих сторон соглашение.

— Никак не считаю! — резанул в ответ Байгоныс.

— Не-ет, Байеке, — разволновался Касиман. — Такого быть не может. Необходимо занять какую-нибудь конкретную позицию — либо одну, либо другую. У вас же должно быть собственное мнение?

— Хорошо, так и быть, скажу, как я считаю, — согласился плотник, повернувшись всем телом к Касима-ну. — Оружие в руках ты даже не держал — это раз; пороху не нюхал — считай, это два; не кормил вшей, лежа в окопе, — это три; не познал, что такое смерть друзей, с которыми ты делил все фронтовые тяготы, — это четыре... а поскольку ты всего этого не изведал, значит, и в войне не участвовал — и это уже пять! Ну, достаточно тебе этих пяти фактов?

— Говорите, вшей не кормил... так вши и у нас были, — запинаясь, заверил Касиман. — Все равно это несправедливо!

Не найдя поддержки у аксакала, к которому относился с почтением, Касекен сам аккуратно вырезал звезду из тоненькой дощечки, как можно тщательнее ее обстругал и обтесал.