Юдоль - Михаил Юрьевич Елизаров
Макаровна без понятия, как свистел Сапогов. Вспоминает, что ребята в деревне, точно соловьи-разбойники, пихали мизинцы в рот.
Ведьма подбрасывала когда-то порчу мелкому гадёнышу – гуттаперчевого клоуна с проволочками внутри. Занятная игрушка – какую форму придашь, та и останется. Так и у Сапогова. Подняла ему руки, а они застыли. Сложила пальцы, сунула в рот – только свисти, голубчик!..
– Держать строй! – рычит Олеговна. – В атаку! За Сатану!
Ну какой строй?! Это ж не поле, а кладбище, всюду ограды и могилы. Колдуны идут как попало. Но звучит устрашающе.
Макаровна подбирает молоток, готовясь к смертельной схватке. Рядом слюнявит мизинцы Сапогов – не помощник, не боец…
Из тумана проступают две фигуры. На вид бродяги. Один лохматый и с бородой, прижимает к груди холщовую суму. Второй в пальто без пуговиц, трясёт головой как припадочный. Остановились в опасной близости.
Бородач степенно произносит:
– И вышел из меня глист-национал-социалист, и было у него женское нордическое лицо, один глаз в форме сердца, а другой в форме солнца, и сказал он: «Seid ihr alle ver-dammt!» И увидел я кладбище, могилу праведника Натана Абрамовича Тыкальщика, и седого старика-колдуна, чей номер дробь 40/108, которому Л-Коммутатор обманом скормил парализующую пилюлю, но, может, и Ад, кто знает? И была Анита Макаровна Останкина, ведьма, что кланяется Смерти. Но отсутствовал Псарь Глеб и четвёрка его псов, рыжий Глад, белый Мор, чёрный Раздор и блед Чумка! И явилось полчище колдунов, ведомые девицей Олеговной, внутри которой засел ведьмак Прохоров, дабы отнять у старика-колдуна Безымянный, оживить Сатану и начать Юдоль!..
Юрод в пальто, дёргая кадыком, кричит:
– Замучил бес-пекинес! Не лает, не кусает, стихи выпускает!.. – после чего становится в позу декламатора и издевательски обращается к колдунам: – Коохчи!..
Злится стерва Николаевна,
Складки шёлка на груди:
– Вот что, свет мой Ермолаевна,
Ты ко мне не подходи!
А зануда Ермолаевна
Отвечает на ходу:
– Успокойся, Николаевна,
Захочу и подойду!
Диабетик Константинович
Доливает мёду в чай,
Карамелькой Валентинович
Поперхнулся невзначай.
Проблевался на Евгеньевну,
Обмарал её слегка.
У отпрянувшей Артемьевны
Забинтована рука.
У блондинистой Исаевны
Ботильоны на меху.
У чернявенькой Мусаевны
Раздражение в паху.
– Дорогой ты мой Андреевич,
Это всё моя вина! —
Звонко прокричал Сергеевич,
Выпадая из окна.
– Дорогой ты мой Сергеевич,
Нет ни в чём твоей вины! —
Нежно прошептал Андреевич
И оправился в штаны!..
Н-н-н-н!..
Пока Рома с Большой Буквы, как Пьеро из «Золотого ключика», поэтической сатирой выводит врага из душевного равновесия, Лёша Апокалипис открывает суму и достаёт икону в серебряном окладе.
Макаровне беглого взгляда довольно, чтобы признать Кусающую Богородицу из церкви на Руставели. Морок фантомной боли настолько ощутим, что ведьма непроизвольно хватается за нос; следы божественного укуса едва затянулись…
Старуха обречённо полагает, что напасть удвоилась. Эти двое тоже по душеньку Андрея Тимофеевича.
Откуда ей догадаться, что юроды – невольные союзники? Они, как рыцари-иноки, пришли на смертный бой, чтобы не дать колдунам завладеть пальцем Сатаны, пока на квартире Маргариты Цимбалюк проводится ритуал отправки Бархатного Агнца в гипарксис. Если не победить в схватке, то хотя бы выиграть время – единственная боевая задача юродов! Юроды слабы телами, но с ними Матушка Кусающая Богородица – а это серьёзный аргумент!
Лёша Апокалипсис подбрасывает в воздух икону, точно голубя. И та не падает, а взлетает! Парит, как воздушный змей, только без ниточки. Чудо же!..
– Ату их, Матушка! – Лёша Апокалипсис указывает на колдунов.
– Свисти, дурак! Моль! – Макаровна от бессилия отвешивает Сапогову затрещину.
В измерении эгрегора у Андрея Тимофеевича чуть дёргается камера. Женщина достаёт из духовки выпечку – маленький круглый хлебец. Протягивает Косте нож. Мальчишка режет хлебец на три доли. Первую женщина сразу выбрасывает, вторую часть Костя делит между собой, женщиной и мужчиной. Выпечка не особо удалась. Едят морщась, запивая водой. С оставшейся третью женщина уходит. Усатый всё порывается встать, а Костя просит его сесть на место. Вскоре женщина возвращается без хлеба, стряхивая крошки с халата.
А в пространстве кладбища Сапогов в очередной раз с присвистом пустил такие пузыри, что мизинцы вывалились.
Макаровна в отчаянии оглядывается, сжимая молоток. С одного боку порхает и ярится, клацая зубами, икона, с другого – толпа колдунов.
И тут!..
– Вы звали нас, капитан?!
Всё ж сработали подзатыльники, получился у Сапогова тайный свист!
У Макаровны от перенапряжения в очередной раз сдают нервы.
– Да! Звали! – Старуха плачет. – Только капитан твой слова сказать не может!
– Что с ним?! – с тревогой спрашивает Псарь Глеб.
Одет в извечный клетчатый демисезон, парусиновые штаны и матерчатые туфли. На голове охотничья кепка с козырьком. Глаза отчаянно косят, губы в белом налёте.
– Похоже на инсульт! – сочиняет ведьма. – Его в больницу срочно надо, а эти… – кивает сперва на колдунов, пробирающихся рысцой промеж могил, потом на юродов и парящую икону, – …хотят нас убить! Спаси, Псарь Глеб!
– Никому не позволю сгубить капитана! Глад! Мор! Раздор! Чумка!.. – Псарь Глеб императорским жестом показывает псам на цели, снующие между могильных оградок. – Фас! Порвите их всех на куски!..
И начинается великая битва трёх воинств – все против всех! Над телом Натана Абрамовича Тыкальщика.
Как всё быстро завертелось! Самые прыткие уже рядом! Тянут загребущие лапы к Сапогову. Но реющая коршуном Кусающая Богородица резко заходит в пике:
– Клац! Клац!
Раздаются жуткие вопли! Вот и первые пострадавшие в ополчении.
– Держать строй! За Сатану!..
Кириллыч-то доверился Олеговне-Прохорову, мол, Сапогов не представляет опасности. Хотел выслужиться, добыть палец и славу, а теперь воет, прижимая отвалившуюся щёку!
Начисто сорвало скальп у Артурыча! Икона потрепала его в воздухе, как тряпку, да выбросила.
Саныч зажимает укус на горле! Вонючий Емельяныч недоумевает, куда подевалась рука, – только же росла из плеча и сжимала лопату, а тут – кровавая рванина. Непонятно, кто их – Матушка или подоспевшие псы!
Вал колдунов самую малость не докатился до Сапогова и Макаровны. Икона сбила натиск. Ведьма отпрянула в испуге. Зато гордый Псарь Глеб даже не шелохнулся, как Наполеон.
Сапогов не видит сражения. Он духом на кухоньке. Женщина встала, следом Костя – при мальчишке внушительный мясницкий тесак. Выходят в коридор. Последним идёт, содрогаясь от плача,
