Дворики. С гор потоки - Василий Дмитриевич Ряховский

На этот раз старшина приехал для установления спорной межи между Афонькой и Лисой, вдовой недавно умершего хуторянина с тамбовской стороны. Лиса была высокая сероглазая баба, речистая, по-мужичьи спорая в работе. Смерть мужа совпала с призывом в солдаты сына, и теперь она одна управлялась в дому, сама пахала, сеяла, не отягощая работой сноху, нянчившуюся с грудными ребятами, и малосильного подростка сына Гришу. Скорая на слово, она не давала спуску Афоньке и его бабам, твердо стояла на своем, и это породило длительную между семьями вражду. Лиса не успела оцепить канавой свою усадьбу, и Афонька по одному ему ведомому плану проложил канаву по земле Лисы, отхватив к своей стороне добрых полсажени. Лиса поломала насаженные соседом черенки ветелок, по весне выдергала две борозды картошек, но когда Афонька загнал ее в избу, размахивая оглоблей, Лиса подала в суд.

В этом споре Дорофей Васильев больше склонялся на сторону Лисы. Горластый, всегда готовый ринуться в драку Афонька раздражал его тем, что он не считал никого себе равным, ходил, весело потряхивая начинавшими осекаться кудрями, много зарабатывал по плотницкой части и, слышно было, пользовался большим успехом у баб в окружных селах. Афонька первым из дворичан попрекнул Дорофея Васильева толстым брюхом и оповестил всех о его прошлом:

— Этот храпоидол, ребята, всех нас проглотит, если мы маху дадим. Он двенадцать годов всю волость жрал, не подавился, теперь тут хочет горло заткнуть. Что, солоно? Ишь нос-то раскатал! Но мы тебя, дьявола, утрем, будь спокоен!

С тех пор Афонька встал Дорофею Васильеву поперек горла. Но и Лису ему поддерживать перед старшиной не хотелось, втайне думалось о том, что без головы в дому ее хозяйство осиротеет, бабы бросят участок, и тогда можно подумать о расширении своих полей. Дорофею Васильеву было неприятно видеть, как лихо билась с нуждой веселая баба, как под беззаботной усмешкой прятала она блеклость высушенного бессонными ночами взгляда, рвала у жизни каждый день, не упускала ни одного случая для защиты своих интересов. И на осторожный вопрос старшины Дорофей Васильев загадочно мял бороду, тянул:

— Бабе тоже нельзя волю давать. Хоть закон и на ее стороне, а во всяком законе есть дырка. А вопче говоря, их обоих под бугор свалить. Вонючий народ!

Завершение тяжбы Лисы с Афонькой привлекло внимание Двориков. Когда старшина, писарь и Мак, нацепивший медаль, с голенастым треугольником сажени прошли к спорной меже, со всех сторон сбежался народ. Афонька встретил старшину около угла своего двора, загадочно хмыкнул носом и небрежно дотронулся пальцами до картуза. Лиса вышла после и сразу же настроилась для брани.

— Ты старшина, так должен быть на праве. Теперь он землю вскопал, кто мне ее разравнивать должен? Он силен, народу у него много, ишь какую логовину просадил! Кабы тебе башку, бабнику, где-нибудь так просадили!

— Не волнуйся! Исключительно прошу. Не волнуйтесь!

Старшина встал между Афонькой и Лисой и вынул часы.

— Все будет по закону. Староста, размеряй!

Голенастая сажень ловко кусала борозды. К Маку присоединились ребятишки, бежали следом и сбивали его с толку. Когда один конец сажени уперся в законную черту межи, Мак, не успев выкрикнуть «шашнадцать», кинулся к ребятишкам, надавал им подзатыльников, бросил сажень и облегченно вытер ладони о грудь.

Старшина, распираемый торжественностью момента, прошел на законную линию раздела и, играя часами, обратился к Афоньке:

— Ну как же, землячок? Надо канаву-то заравнять, перетащить на место…

— Вот и перетаскивай! — Афонька тряхнул кудрями и напружил сухие на скулах желваки. — Пока делать-то нечего, вот и займись. А мы!.. — Он вдруг обернулся к Лисе и затряс кулаками. — Мы на людей не работники! Ишь ты, какая распорядительша! Ты мне должна канаву выкопать, а не я!

Лиса, давно готовая к отпору, вдруг присела, растаращилась курицей и, завернув подол, показала худые синие ноги.

— Вот это не видал? А то погляди!

Кругом дружно рассмеялись, а более степенные отвели взгляд в сторону. Брань перешла в рев, Афонька отбивался от наскоков Лисы, сучил кулаки, и всем было видно, с какой мукой он подавлял в себе желание ударить противную ему бабу.

Мак, придерживая медаль, начальственно вмешался. Он растолкал народ и оттащил Лису от Афоньки:

— Что вы, черт вас лупи, как львы ревете? Ну? Под арест хотите?

Его голос потонул в общем гаме. Кто-то догадался подставить Маку ножку, тот шмякнулся наземь, потом вскочил и, потрясая медалью, начал выискивать виновника собственного посрамления.

Над степью горел вечер. Небо щедро расцветилось закатными красками, и первые тени вечера углубили дали, — они манили к закату, туда, где мерещилась лучшая, незнакомая жизнь.

Провожая старшину, Дорофей Васильев говорил заботливо и сердито:

— Наш народ вредный. Палку б хорошую! Ишь вопят.

Народ давно разошелся по домам. Охрипшие, исчерпавшие все обидные слова Афонька с Лисой все еще ругались, и каждый не хотел замолкнуть первым, чтоб не оставить за соперником поля битвы.

7

Бывают такие люди, тихие, всегда готовые выслушать всякого, в запасе у них находятся, смотря по случаю, хорошее слово, блеск одобрительной и укрепляющей улыбки, но тянет прямого человека от такого собеседника подальше, после разговора с ним хочется крепко вытереть руки или поругаться с кем-либо по-честному, с упоминанием родителей.

Таков был Семен Адамыч Ерунов. Он был кругл во всех отношениях: кругло было лицо — красное, с выпуклыми светлыми глазками и с круглой бесцветной бородкой, кругло каждое движение коротколапых, толстых в плечах рук, кругло каждое слово, сдобренное редкозубой выжидающей улыбкой. Он единственный среди дворичан не был заражен повальной отчужденностью и враждой к соседям. Когда все обстроились, обжили новое место, он, будто за делом, обошел все избы, потолковал с хозяевами, узнал имена не только взрослых, но даже и ребятишек, для которых в его широченных карманах всегда находилась замусоленная конфетка или огрызок баранки. Всякого он называл голубком, величал по имени-отчеству, душевно улыбался, но после него в доме оставался, приторный дух, хотелось проветрить избу. Говорил Ерунов больше всего о том, что главная беда крестьян это — их недружность, вражда.

— А земля, голубок, я тебе скажу, дело хитрое. Без ладу, голубок, мы как воробьи на навозе. Поддержка друг другу требуется. К примеру, вот мы пришли. Люди мы все разные, из разных мест, а наше дело, голубок, общее, каждому надо одно: прокормиться на этой земле, по-людски пожить. А мы все волком друг на друга. Это, голубок, нам гибель, живая