Ответственный представитель - Борис Захарович Фрадкин

По лестнице они поднимались медленно. Обе приходили в себя, давая отстояться волнению.

Вернувшись в комнату, Анна заторопилась. В ней будто сразу появилась новая энергия, исчезло ненужное и мучительное сомнение. Она убежала, оставив дома сумочку и перчатки, не завязав шарфа и не застегнув пальто.

Такой ее и встретил Николай у себя в комнате.

XIV

Гасли лампы над чертежными досками, стучали задвигаемые ящики столов, голоса звучали громче и свободнее: конструкторы заканчивали свой рабочий день.

В одиночку и группами сотрудники выходили из комнаты, их шаги замирали в глубине длинного коридора. Хлопали тяжелые дубовые двери вестибюля. На улице, в темноте ночи, светились широкие полотнища стеклянных стен цехов. Мерцали звезды. Было ветрено, но тепло.

Чулошников шел вместе с Николаем, хотя ему было с ним не по пути. У трамвайной остановки, в ожидании трамвая, они еще постояли, поговорили о заводских делах.

— Вот что, — сказал неожиданно Чулошников, придержав Николая за локоть, — вчера вечером наш профсоюзный комитет заседал. Путевки на курорт распределяли. Решили тебя в Гагры послать. Знаешь, где это? На берегу Черного моря. Кра-со-та!

— На курорт? — удивился Николай. — Да я же не просил никакой путевки!

— Смотреть на тебя муторно, — проворчал Чулошников. — Совсем зеленый стал. Болеешь, что ли?

— Н-нет…

— Ну, я хоть не врач, а вижу. Да и Сурков на нас тут расшумелся… Короче говоря, правильно тебе путевку присудили и отказываться не позволим. Там, на досуге, втулку свою додумаешь.

Брызги голубых искр сыпались из-под дуги. Трамвай, звонко постукивая колесами, отсчитывал кварталы.

Николай Косторев сидел у затянутого снежным налетом окна и вспоминал разговор с Чулошниковым.

Чудной этот Чулошников! Отличный конструктор, общественник, бессменный профорг бюро. Он вместе со всем коллективом досадует, что завод перешел на дублирование стандартных дизелей и что конструкторы лишены возможности творить, создавать свое.

Нет, тут Николай не мог согласиться с Чулошниковым. Творить можно всюду и всегда, даже при дублировании. А пример — шатунная втулка. Если бы ее сделать такой (пусть пока в воображении), чтобы она выдерживала любую нагрузку, мощность двигателя увеличилась бы без выхода из габаритов, без нарушения стандартов.

Двигатель с повышенной мощностью! Какая захватывающая, какая прекрасная задача!

Николай вздохнул и снова почувствовал боль в груди, Он весь съежился и с трудом удержался от стона. Боль спутала мысли. К чорту и втулку, и Чулошникова! Жить… Он хочет жить. Эта проклятая болезнь выбивает его из колеи! Двадцать шесть лет… Любовь Аннушки… Все прахом… Постоянный страх и невольное раздражение, иногда совершенно беспричинное, сводили на нет его трудоспособность.

Почему он должен биться над разрешением такой ничтожной проблемы, как шатунная втулка? В ней не было даже той романтичной стороны, без которой не может быть и речи о творческой работе конструктора. Втулка — и двести сил. Не мираж ли это? Не мания ли, навеянная расстроенным воображением?

Болезнь сведет его с ума…

Уехать на юг, к морю, прочь от назойливых мыслей, мешающих ему заняться своим здоровьем. Быть может, отдых ослабит болезнь и позволит ему прожить еще десяток-другой лет. Ведь живут же до глубокой старости люди, больные туберкулезом.

Жить! Жить! Жить! Все его существо жаждало жизни. Он только что начал познавать ее вкус.

Из ФЗУ, шестнадцатилетним мальчишкой, Николай пришел в сталелитейный цех к мартену. Он работал сначала вторым подручным сталевара, потом первым. И продолжал учиться. Ему страстно хотелось стать конструктором, самому создавать машины.

Он учился без отрыва от производства. Некогда было думать об отдыхе. Окончив десятилетку, он поступил в институт. Но тут началась война. Его не взяли на фронт, а предложили встать сталеваром к мартену.

Николай и в эти тяжелые для всей страны дни не бросил учебы. Он договорился со своим сменщиком и стал работать только в ночные смены, чтобы днем посещать институт. Вечернего отделения в институте не было. Наконец — диплом и… победа! Война кончилась, а он стал инженером-конструктором.

Почему бы не отдохнуть ему теперь, спустя четыре года после окончания войны? Что постыдного в его желании? Абсолютно ничего.

На юг, к морю! Втулка подождет.

Поднимаясь по лестнице, Николай принял твердое решение завтра же подать заявление об отпуске.

…Ночью Николай долго не мог заснуть. Мешало удушье, нехватало воздуха. Потом он впал в забытье. Неясные образы маячили перед воспаленным сознанием; из темноты смотрели на него глаза Аннушки.

Он заснул крепко только под утро.

Оглушительный треск будильника поднял его с постели. Было семь часов. В комнату проникал ослабленный расстоянием звук гудка.

Сон не принес бодрости. Отвратительная вялость замедляла движения. Николаю вдруг захотелось еще на полчасика, на часик остаться в постели.

Придя на завод, Николай должен был на некоторое время отложить разговор с главным конструктором относительно отпуска. В бюро возникла масса вопросов, требующих от Николая немедленного разрешения. Из цехов прибегали вечно с чем-нибудь несогласные и чем-нибудь недовольные технологи, у конструкторов появлялись неясности в проектировании, с испытательной станций сообщали об обнаруженных дефектах.

Николай несколько раз заходил к главному конструктору, но заговорить об отпуске так и не решился. У главного конструктора каждая минута была загружена. Отвлекать его на обсуждение личных дел значило оставить ряд вопросов производственного характера не решенными. Да и сама мысль об отпуске на фоне кипящей жизни бюро казалась неуместной. Трудно было представить себя где-то в стороне от всего этого.

Возвратившись домой, Николай вспомнил, что утром ему очень хотелось остаться в постели. Он позволил себе сделать это теперь. Отдыхать, так отдыхать. Раз необходим покой, значит прежде всего следует лечь в постель.

Закинув руки за голову, Николай лежал, глядя в потолок. Он старался ни о чем не думать и убеждал себя, что вот, наконец, отдыхает. Так оно, пожалуй, и было вначале. Но когда он, спустя некоторое время, взглянул на часы, то с удивлением убедился, что лежит не более четверти часа. А ему-то показалось, будто он бездельничает очень долго!

Следовательно, он просто хитрил сам с собой. Лежать и ничего не делать — занятие не для него. В безделье еще острее ощущалось страдание, вызванное болезнью; мысли все настойчивее напоминали о незавидном будущем. Никакие доводы тут не помогали. Нет, его мозг, его руки, все его существо требовало деятельности. Им не руководило ни честолюбие, ни какое-либо другое расчетливое желание. Николая захватывал самый процесс труда, в нем он находил то наслаждение, которое было невозможным в минуты бездействия.

Каждый советский человек гордится величием своей Родины. Оно, это величие, создается воздвигнутыми городами, покоренной природой, прогрессом науки и техники. Проектирование двигателей разве не было