Трудное счастье - Юрий Маркович Нагибин
Так открылась новая страница моей жизни.
Бедно жили цыгане Лукьяна. Бедно, тесно, дымно. Печь топили курандой, кизяком, шелухой от подсолнухов. К вечеру приходилось открывать дверь, чтобы не задохнуться. Морозный пар клубился в вырезе двери, будто там выплеснули кипяток.
Бедно, но весело жили цыгане. По вечерам деревенские парни и девушки набивались в избушку Ключкина. Ведь у нас были песни и музыка, были пляски, шутки, веселый разговор.
Обычно гости являлись не с пустыми руками. Кто принесет кочанок капусты, кто бурак, кто полмеры картошки, кто макухи, кто подсолнухов, а кто и снопик подсолнечного былья для топки. Цыгане всех принимали радушно.
Пока цыгане плясали и пели, Миша Ключкин сидел на лежанке, подобрав большие ноги, и дожидался своей очереди тешить гостей. У Ключкина было несколько дурашливых, смешных историй, но особенной популярностью пользовался рассказ о том, как он «заломил» вола.
— Миш, а Миш, — начинал кто-нибудь, когда замолкали инструменты, плясуны отирали честный пот, а певуны смачивали горло из «макикирки», которую всегда держал полной наш заботливый водонос. — Ты чего работать-то не идешь?
Миша, понимая, к чему клонится речь, улыбался, затем напускал на себя хмурь и тоненьким голоском отвечал:
— Никто не берет меня, люди добрые, здоровьем не вышел.
Тут все начинали смеяться, а заводила продолжал:
— Это ты-то, Миш, здоровьем не вышел? А про кого же сказывают, что он вола заломил?
Тут Миша потуплял очи и будто в смущении разводил руками: мол, что было, то было.
— Расскажи, расскажи! — просили все.
И Миша, для приличия поломавшись, начинал свой рассказ, который все знали от первого до последнего слова, но могли насвежо слушать бессчетное число раз.
— Пошел это я к Туляковскому в работники. Ладно… Поехал в поле. Жарища — не приведи бог! Быки чумеют, задирают хвосты, бегут, как шелапутные. А один бык и вовсе назад в станицу убёг. Тут сын Туляковского, Пронина, стал зубы скалить, надсмехаться: хорош-де работник — быка упустил! «Тикай, — говорит, — в деревню быка ловить». — «Не пойду, — отвечаю, — я его туда не гонял». А он: «Сам впрягайся заместо быка, не то я докажу отцу, какой ты работник». Коли так, думаю, ладно: пойду я в быки, порадею для Туляковских. И впрягся обок с быком. До вечерней зорьки пахали, весь клин как есть подняли. Одна беда: стал я распрягать — мой бык бряк наземь и помер. Как есть дух вон!
— Отчего же так, Миша? Видать, хворый был бык.
— Да не сказать — бычок крепенький, пудиков на семьдесят.
— Так отчего ж он подох?
— Не знаю… Видать, сомлел — больно быстро пахали, — отвечает Миша под общий хохот.
— Ну, добре! И силен же, Миша!..
Миша, чуть улыбаясь, скромно принимает похвалы.
— А теперь спой песенку!
— Какую? — спрашивает Миша. — Жалобную или быструю?
— Ну, давай жалобную, а потом быструю.
Миша закатывает глаза, вытягивает шею и старушечьим, жалостным, слезным голосом заводит: «А я знаю в святом раю…» И так повторяет без конца, все выше, тоньше и жалостнее, пока его не обрывает взрыв хохота. А быструю Миша тараторил с такой частотой, что невозможно было разобрать ни слов, ни мелодии.
Так и шло у нас время. До поздней ночи пели и плясали. Наша изба не могла вместить всех желающих, и слушатели менялись: одни приходили, другие уходили. И только глубокой ночью умаявшиеся вконец цыгане засыпали на полу «впокать» и спали до позднего утра. Заходили в избу и другие гости, которых не очень-то трогали песни и пляски цыган. Это были деревенские главари, кулацкие сынки, гроза улицы: Крамарь, Антон Лебеда, Пронька Туляковский и главарь шайки Родион, холеный, в щегольском френче и каракулевой шапке. У них был к цыганам свой интерес.
Станичные девчата души не чаяли в наших парнях. Особенно их любовью пользовался Санька, цимбалист, лихой плясун и умелец. Девчатам он делал кольца из медных пятаков. Он был на редкость способный — все горело у него в руках. Он даже предлагал Кириллихе вывести нечистого, но та отказалась, боясь лишиться хаты. Обличьем он совсем не походил на цыгана: синеглазый, с длинными пушистыми ресницами и золотисто-каштановыми мягкими волосами.
И Санька и Коржик сами ходили на вечерки, гуляли вместе с русскими парнями и девушками. Это не нравилось шайке Родиона: выходило, что вовсе не они первые парни на деревне, несмотря на всю свою силу и богатство, а нищие цыгане. Больше других злобствовал Крамарь: его избранница, красивая Оксана, увлечена была Санькой. Крамарь, Пронька и Антон Лебеда постоянно задевали наших парней, высмеивали их бедность, их худую одежду. Но песни оказались сильнее богатства. Оксана и ее подруги чуть не все вечера проводили с нашими парнями. На одной вечерке Крамарь оскорбил Саньку как-то особенно злобно. Оксана вступилась. Крамарь толкнул девушку. Оксана упала. И тогда добродушный, незлобивый Санька — верно, впервые в жизни — поднял руку на человека. Толстая щека Крамаря покраснела от сильной оплеухи. Парней разняли. Среди разнимавших был и Родион; он никогда не задевал цыган, словно чего-то выжидая. Несколько слов, вглухую сказанных Родионом, угомонили Крамаря.
На другой день Крамарь вызвал Саньку на единоборство. Они должны были встретиться вечером за старой ригой и решить свой спор на байдиках — загнутых железных палках. Возможно, Родион задумал устроить Саньке засаду, но ничего из этого не вышло. Несколько деревенских парней взялись сопровождать Саньку и следить, чтобы все было по правилам.
Мне и Василю, как старшим, рассказал о предстоящем поединке Миша Ключкин. Поздним вечером выскользнули мы из хаты и прокрались к старой риге. Бойцы уже стояли друг против друга. Было порядком темно, молодой, узкий месяц ронял на землю скупой, скудный свет. Но и в темноте было отчетливо видно, как велик и грозен рослый, широкоплечий Крамарь и как мелковат против него наш Санька.
— Побьет он Саньку, — шепнул я Василю.
— Не побьет… Санька верткий, как вьюн.
Едва байдики звякнули друг о дружку, как стало ясно, что медвежья сила Крамаря не даст ему никакого перевеса над быстрым, ловким противником. Санька вился вокруг Крамаря, ускользая от его тяжеловесных ударов, заскакивал ему в тыл. Но вскоре зрители поединка скрыли от нас бойцов, лишь молниями сверкали отражающие свет месяца железные байдики. Казалось, они мечут друг в друга сияющие
