Ответственный представитель - Борис Захарович Фрадкин

За спиной профессора Николай увидел Василия Горшкова, своего друга. Тот сидел за столом, ожидая очереди. Василий, слышавший вопрос и понявший, что Николай находится в затруднении, показывал ему два скрещенных пальца.

— Гиперболоид вращения может быть образован также вращением прямой линии вокруг некоторой оси, — отчеканил Николай, — если эта линия не лежит с осью в одной плоскости и образует с нею некоторый угол.

По аналитической геометрии Николай получил «отлично».

Сейчас он рассмеялся. Если бы кто-нибудь услышал его, то, вероятно, подумал бы, что он бредит. Но он не бредил. На этот раз мысли его были удивительно ясны. Решение опять пришло до смешного простое. Скрещенные пальцы Василия Горшкова, две символические линии в пространстве напомнили Николаю один из элементарных способов образования гиперболоида вращения.

Он очень долго не мог отыскать блокнот и карандаш, спрятанные Чулошниковым под подушку. Резкие движения вызывали одышку и отчаянное сердцебиение.

После первых же проведенных на бумаге линий лицо его покрылось холодным потом. Он был вынужден закрыть глаза и некоторое время лежать неподвижно. Собравшись с силами, он опять принялся чертить.

Он не заметил, как в палате появилась Анна. Она, в свою очередь, наблюдала за ним с изумлением. Николай кашлял, задыхался, но продолжал водить карандашом по бумаге. Анна ничего не понимала: разве от этих карандашных набросков зависит его жизнь? Но не разум подсказал ей ответ. Душой своей, своим сердцем угадала она, что на бумаге рождается нечто такое, что сильнее страха за жизнь.

Когда Николаю пришлось вторично прервать черчение, он увидел Анну.

— Аннушка, — сказал он, — я окончательно разделался со втулкой.

— Вот и отлично, — сказала Аннушка, — я рада за тебя. Дай я поправлю подушку. Тебе так неудобно.

Поправляя подушку, она коснулась щекою его щеки.

— Все будет хорошо, — шепнула она, — не теряй мужества.

— Аннушка, милая Аннушка, — ответил он, — будь только ты рядом со мною!

XVIII

Через большие окна, занавешенные легкими прозрачными шторами, в кабинет заглядывало уже по-весеннему теплое солнце. Его лучи образовали на стене яркую чешуйчатую полосу, замысловатое чередование света и тени.

Степанова и Ершов только что возвратились из операционной. Ершов, подойдя к окну, откинул штору. Поток света хлынул в кабинет, отразился в стеклянных створках книжного шкафа, зайчиками заиграл на розовом листе плексигласа на письменном столе, навел ослепительный глянец на полированную поверхность мебели.

Зина опустилась в мягкое удобное кресло. Ершов сел напротив и стал набивать табаком трубку. Каждый раз, когда глаза их встречались, Ершов и Зина улыбались друг другу. Так обычно улыбаются сообщники, удачно выполнившие задуманное дело.

— Далеко, далеко пойдете, голубушка, — проговорил профессор. — У вас врожденные способности хирурга. Собственно, сегодня вы уже могли бы свободно обойтись без моей помощи. Специализация ваша подходит к концу. Что же, на хирургическую работу перейдете?

— Даже не знаю, Павел Сергеевич. Прежде всего я бы желала быть вашим постоянным помощником в лабораторных работах.

— Двери для вас, Зинаида Алексеевна, всегда открыты.

— И хотелось бы еще пройти специализацию по нервным. Знаете, это совершенно необходимо. Терапевт…

— Слышал, слышал! — Ершов замахал на Зину руками. — Я искренне восхищен вашей жаждой знаний. Именно таким и должен быть настоящий врач: с обширным кругозором и виртуозным навыком в одной определенной специальности.

— Вот о чем я хотела поговорить с вами, Павел Сергеевич. Мы закончили серию опытов с вашим раковым препаратом.

— И что же?

— Вы все еще считаете преждевременным испытывать его действие на человеческом организме?

— Безусловно. Вчера вы были свидетелем смерти животного после введения препарата «триста девять». Внезапно… и пока еще непонятно…

— Да, но девяносто четыре процента животных совершенно здоровы и прекрасно чувствуют себя после того же «триста девятого». Разве это не победа, Павел Сергеевич? Тысячи людей гибнут от рака. Сколько смертей… Сколько трагедий…

— Начинаю догадываться, куда вы клоните, Зинаида Алексеевна. В нашей клинике имеется пока только один больной с cancer pulmonum — Косторев.

— Ему становится все хуже…

— Да, да… Печально.

— А время уходит. Смерть может наступить в любую минуту.

Ершов прищурился, выпустил сизую струйку дыма. Лицо его приняло сосредоточенное выражение.

— Победить рак — это пока моя мечта, — в раздумье произнес он. — Этим я живу, в этом для меня все. И я уверен, что нам, советским медикам, будет принадлежать первенство в решении загадки рака. Может быть, и наш препарат займет не последнее место.

— Первое, Павел Сергеевич, первое!

— Ну, голубушка, — Ершов развел руками, — наша клиника не единственная в Союзе. И мы не лучшие из лучших. Наши коллеги, может быть, придумают что-нибудь и посильнее. Кто знает? А спешить…

— Однако девяносто четыре процента…

— Переход на человеческий организм часто приносит разочарования. — В голосе Ершова послышалось раздражение. — Девяносто четыре процента могут легко превратиться в нуль. Следует изучить до конца действие препарата. Да-с. А убивать своими руками… Извините… Не могу.

— Павел Сергеевич, положение Косторева безнадежно… Рискните сделать инъекцию!.. Павел Сергеевич…

Ершов забарабанил пальцами по ручке кресла. На него начинало действовать возбуждение Зины. И вообще каждый раз, когда они спорили о чем-нибудь, Ершов невольно заражался ее настроением. Это не было слабостью его характера. Он оставался непреклонным в своих решениях. Многие в клинике побаивались крутого нрава профессора Ершова. Но Степанова… Он всегда досадовал на себя за это. Конечно, она очень способный растущий специалист. Однако молодость ее и отсутствие достаточного опыта заставляли Ершова проявлять к ней особую снисходительность и в работе, и в разговорах.

От Ершова Зина научилась чрезвычайно требовательно относиться к себе, проверять свои выводы, постоянно контролировать свои поступки. Но она не мирилась с медлительностью Ершова, с его непоколебимым принципом «семь раз отмерь, один раз отрежь».

Не дождавшись ответа, Зина повторила:

— Рискните, Павел Сергеевич!

— Что значит «рискните»? Что значит «рискните»? — рассердился Ершов. — Не в преферанс, извините, играем, а с жизнью человека орудуем. Да-с! Сами не знаете, о чем просите. «Рискните»… Кто мне дал такое право?

— Но Косторев все равно…

— И тем не менее, при известных условиях, он протянет еще несколько месяцев.

— А тысячи других больных, Павел Сергеевич?

— Не мудрите, голубушка. В нашей клинике Косторев единственный с cancer pulmonum.

— Я о всей стране говорю. Не мне объяснять вам, Павел Сергеевич, какое зло приносит нам рак.

— Нет, с вами спорить немыслимо!

Ершов встал с кресла и перешел на другую сторону стола.

— Может быть, вы боитесь, что смертельный исход после инъекции бросит тень на вашу репутацию? — спросила Зина.

— Зинаида Алексеевна! — Ершов вскинул бородкой. — Не обижайте меня. Не нужно. Не заслужил я.

— Простите. Но