Белая мгла - Абдулла Мурадов
Почему мы вас так любили? Никто из нас не задавал себе этого вопроса. Это было естественным. Но сейчас, на экзамене, я задумался над этим. Вы были для нас очень понятным. Наверно, это происходило оттого, что вы умели как-то снизойти до нас, а мы изо всех сил старались возвыситься и дорасти до вас… И если каждый из нас оставил при себе хотя бы по зернышку от всего, что вы давали нам, эти зерна прорастут и превратятся в большущий сад. Я верю в это.
Так я и написал в своем сочинении.
Я упомянул в своем первом „произведении“ и о том, чего вы, может быть, не знаете. Когда-то давно мы считали, что если вы ставите кому-нибудь в журнале пятерку, то сажаете его „на самолет“, если четверку — „в поезд“, тройку — „на коня“, двойку — „на осла“, а если уж единицу — то „на черепаху“. Сейчас об этом смешно вспоминать. Но тогда мы это принимали всерьез и немало подтрунивали над теми, кому пришлось трястись на „осле“ пли тащиться на „черепахе“.
Сейчас спешу сообщить вам, что за свое сочинение я „сел в поезд первого класса“. Ура! Я хлопаю в ладоши и прыгаю от восторга!..
А вот по письменному русскому прокатился на „коне“. Но не падаю духом: конь — все же не осел. Тем более если добрых кровей!..
Чары-мугаллим, по правде говоря, мне и сейчас здорово не хватает вас. Были бы вы поближе, пришел бы посоветоваться.
А дело вот в чем.
Ребята, которые сдают экзамены вместе со мной, вроде бы ничем не отличаются друг от друга. Но, оказывается, это только внешне. Есть такие, что имеют своих „толкачей“.
Случается, дверь в аудиторию неожиданно отворяется и, несмотря на специальную табличку с надписью: „Тише! Идут экзамены“, входят какие-то лица, довольно солидные на вид. Иногда экзаменаторы торопливо идут им навстречу, подобострастно пожимают им руки, выходят с ними в коридор, о чем-то переговариваясь.
А бывает, что такие посетители уверенно следуют прямо к столу, шепчут что-то на ухо экзаменатору. А тот заискивающе улыбается и согласно кивает головой.
Вначале я не понимал, что означают эти визиты во время экзаменов. „Неужели пожилые люди собираются поступать в институт?“ — думал я. Заговорил об этом — товарищи осмеяли меня. Оказывается, эти люди, пользуясь своим авторитетом, хлопочут о родственниках и земляках. Присмотревшись повнимательнее, я заметил, что подопечные этих лиц, почти не готовясь к экзаменам, всякий раз уходят от экзаменатора с довольной ухмылкой.
Мне особенно сделалось обидно, когда моему товарищу Орунбаю предложили забрать документы и катиться на все четыре стороны. Он, как и я, приехал из далекого аула. После школы три года работал в колхозе чабаном, чтобы накопить денег для поездки в Ашхабад. Конечно, он многое забыл из того, что проходили в школе. Но зато теперь я видел, как старательно он готовился к экзаменам. Мне кажется, он никогда не спал: просыпаясь утром, я его видел за столом уткнувшимся в учебник, ложась в постель, снова видел Орунбая в той же позе. И на экзамене он отвечал, на мой взгляд, совсем неплохо. Только не очень свободно у него подвешен язык. И бойкости не хватает.
Я подумал, что, наверное, Орунбаю возвратили документы из-за тех типов, что в университет втискивают дядюшки. Нужно же откуда-то взять для них вакансии!..
Учитель, я мысленно обратился к вам и подумал, что бы вы могли мне посоветовать. Считаю, поступил правильно. Я поговорил с ребятами, и мы, несколько человек, пошли к ректору, рассказали ему обо всем, что видели своими глазами. Он поблагодарил нас и обещал все уладить…
Орунбаю разрешили пересдать экзамен. И мы вот уже несколько дней не видим больше солидных дядюшек с двойными подбородками. Маленькая, но победа! Первая!
Учитель, помните, вы как-то рассказывали нам о телепатии. Теперь, прежде чем предпринять что-нибудь серьезное, я всегда буду посылать к вам свои мысли, а затем дожидаться ответа. Буду советоваться с вами, как с отцом.
Дурды».
Письмо третье
«Милая, милая, милая Донди!
Я не надеялся, что ты придешь меня провожать. Я увидел тебя, когда поезд уже отошел от станции и набрал скорость. Стоял у окна, глядел, прощаясь, на нашу степь. И увидел на крутом холме твою знакомую фигурку в салатовом платье.
Ты махала над головой красной косынкой, словно хотела остановить поезд. Я бросился в тамбур, открыл дверь. Но ты уже была далеко и уходила в степь, а конец косынки волочился по земле. Я крикнул изо всех сил: „Донди-и-и!..“ Но ветер отнес мой голос в сторону, и я едва удержался, чтобы не спрыгнуть с подножки. Вышел проводник и, обругав меня, велел пройти в вагон. Я не стал с ним ссориться: наверное, взбрело ему в голову невесть что. Я всю дорогу думал о тебе. Закрою глаза и вижу: бескрайняя степь, колышутся порыжевшие травы, ты медленно уходишь вдаль, склонив низко голову, а ветер рвет твое платьице, треплет волосы, в опущенной руке косынка — волочится по земле… Мне не дает покоя мысль, что в тот день ты хотела мне что-то сказать, но не успела. Умоляю тебя, напиши обо всем в письме, ничего не скрывая.
Донди, можешь поздравить меня — я теперь студент. Когда все трудности уже позади, кажется, что так легко было сдавать экзамены! Может, это оттого, что я всегда представлял, будто рядом со мной ты. Мы вдвоем сдавали экзамены: я ни разу не забыл взять на экзамен вышитый мешочек для чернильницы, твой подарок перед отъездом. Я, конечно, писал авторучкой. Но этот мешочек, в котором ты носила чернильницу, стал моим талисманом, приносящим счастье.
Донди, ты знаешь, в университете учится очень много девушек. Я даже удивляюсь, как их много. Некоторые приехали из дальних аулов. А Энегуль, одна из моих однокурсниц, уехала из дому против воли родителей. Разъяренный отец приезжал, чтобы вернуть ее домой, угрожал высечь вожжами, убить. Но мы всем курсом вступились за нее и не дали в обиду. Тогда родитель стал слезно умолять ее вернуться домой. Уверял, что городская жизнь испортит ее, что она может погубить честь
