Дворики. С гор потоки - Василий Дмитриевич Ряховский
Мужики выслушали ее, потоптались, а Андрюха Гусев вдруг сдернул свою шапку и повернулся к кругу.
— Ребятушки! Фекла верно говорит. Нам на партии делиться — только друг друга изводить. Не гоже так. Есть колхоз, соединились, так надо или всем или никому. Ведь это что же на самом деле? А тут хорошо будет всем и плохо — никто не в обиде.
Федот протискался к Андрею, взял его за плечи и неожиданно поцеловал в мочальную, длинную бороду.
— Верно, дед. За доброе слово тебе спасибо.
Его взволнованный шепот перебили дружные выкрики мужиков:
— Чего, на самом деле? Федот Егорыч, пиши всех! Заодно! Мы им тогда покажем, как спичками швыряться!
— Кол в бок!
— К дьяволовой матери из села!
— А-а-а!
Этот крик держался в воздухе с минуту. Все задержали дыхание и сразу сказали:
— Тишку пымали!
Матюха открыл глаз. Сквозь сковавшую все тело тупость и безразличие огненным язычком пробилась злоба. Ему захотелось двигаться, увидеть, что будет с Тишкой, он в бессилии застонал и скрипнул зубами. К его лицу наклонилась Санька, дохнула на него теплом и сглотнула слезы. Матюха различил ее темный взгляд, на кончике носа мелькнул желтый отсвет огня, и ему стало до грусти покойно, он попробовал улыбнуться и прошептал:
— Вот как меня извозили! Весь состав смяли!
Санька еще ниже склонила голову, губы ее касались его ресниц:
— Говоришь, значит, жив будешь.
Она положила ладонь на лоб Матюхе, — от нее пошел легкий холод, и в голове перестала колотиться кровь. Матюха закрыл глаза. Мимо них протопало множество ног, в стороне с громким сапом колотили обо что-то, и тихо ныла земля.
Санька ровным шепотом сказала:
— Тишку с Васькой бьют.
И голос Федота:
— Бросьте! Кому говорят? Граждане, у нас есть суд, судить будем! Зачем же самоуправство такое?
Ему ответили десятки голосов:
— Суд — судом, а дело — делом!
— Собака дурная!
— Из него душу вытрясти, из мотыги!
Опять слились голоса, и опять ныла и ухала земля. Совсем рядом плачущим голосом закричал Садок:
— Увечить людей нельзя! Прав нет!
— А тебе есть право! Ты права знаешь?
— Я? Ты что мне тычешь? За самосуд ответите! Я так не оставлю…
Прошаркали ноги, и неожиданно над самой головой Матюхи Садок закричал новым, обрывавшимся от злобы голосом:
— Ты! Ты чего ж тут обтираешься? Не видишь, мужа бьют?
Матюха почувствовал, как пальцы Саньки тисками сжали его лоб. Она дернулась и, вскочив на ноги, крикнула во весь голос:
— Бьют — за дело! Тебе бы вот тоже дать в морду, ты стал бы знать!
— Что ты, аль взбесилась? — Голос Садка упал и преисполнился укоризны.
Но Санька, как оторвавшаяся от земли, потеряла сдержанность, кричала все сильнее и отрывистее:
— Я-то не взбесилась… А ты! Я знаю! Дядя Федот! Они подожгли! Я слышала!
Шаги, как в яму камни, подкатились к Матюхе. Послышался голос Федота:
— Что вы, озверели, что ли? Уговору не знаете! Что тут такое?
Голос Саньки мотался, как полотно под ветром, то припадал к земле, то отчаянной звонкостью поднимался ввысь:
— Они… Я боялась, не догадывалась… Но теперь чую, они все подделали. Дядя Федот, ей-богушки, они. Третьего дни сговаривались у нас за двором. Садок, Сальник и Тимоха. До полночи шептались. Они подожгли. Этот вот говорил, что раз Тишку будут судить за спички, так на него и не подумают. Что? Не так?
Федот ляскнул зубами и медленно выговорил:
— Та-а-ак…
Мужики, еще не обнявшие догадкой оборванной речи Саньки, тягостно молчали. Взмыл жалобный вопль Садка:
— Ты докажешь? А? Ты докажешь? Эх ты, паскуда лихая!
— Не выражаться! — Федот грозно цыкнул и, широко вздохнув, заговорил: — Я, граждане, и без Саньки думал так. Вот что значит раскол-то в нас. Если б мы, как сейчас вот, все сдружились, было бы так? Не было б! Мы б их скрутили!
За бугром ширилась заря, потянуло холодом. Искры пожарища потеряли свою багряность, меркли под серым пеплом. И речи мужиков, усевшихся на бревна, звучали деловитостью. Матюха, с трудом удерживаясь от приступов забвения, слышал отголоски мужицких разговоров — они радовали его. А может, это потому, что Санька сидела рядом, гладила его щеки и говорила тихо, почти неслышно:
— Теперь уж я с тобой буду… Верно, Матюша?
Он морщился от боли, старался найти нужные слова, но их не было; в груди, перебивая режущую боль, родилась дрожащая теплота, и он тихо заплакал.
XXII
Всякая радость не полна, если не разделишь ее с другим, она, как выпитое в одиночку вино, туманит голову, клонит к покою. И наоборот — вынесенная из тесноты груди, облеченная в крылатые слова, рождает дерзостность, развязывает силы, и человек тогда думает, что сможет повернуть землю.
Коротков после собрания чувствовал себя как в тумане от крепкого хлебного кваса. В нем проснулось ненасытное желание говорить с кем-нибудь о себе, о своих, развернувшихся до невероятной шири, планах, хотелось петь, кричать, двигаться.
В тот вечер дотемна стожили сено. Работали все, не исключая конторщиков.
Стручков в ударном порядке хотел покончить с сеном, чтобы наутро сделать закос ржей.
Работа была веселой, дружной и неутомительной. Коротков подавал вилами на стог, норовил захватить в навилень полвоза, — поднимать пухлые охапки было совсем не трудно, только сено не держалось, текло с рожков вил и сыпалось на голову, за раскрытый ворот рубахи, липло и кусало кожу.
Возбуждение объединило всех, недавние споры были совсем забыты, шутки вызывали общий смех, и даже нелюдимый Лягин, забравшийся на вершину стога, кричал Короткову миролюбиво и поощрительно:
— Здоров ты, черт! Завалил совсем!
А на другом стоге, среди обминавших сено полеток, орудовал Стручков. Девки бросали в него сеном, он, еле удерживаясь на зыбучей почве, размахивал руками, ругался на девок притворно и не зло. Когда подошли последние фуры, девки бросились на Стручкова кучей, свалили его с ног, визжали, ойкали, и откуда-то издалека доносило крик Стручкова:
— Отстаньте! Лошади! Затискали! Ого-го!
С гумна шли при звездах, шли тесной толпой, и Коротков почувствовал, что никому не хотелось первым отделяться от гогочущей, расшалившейся артели.
Уснул Коротков как подрезанный, не смог даже почистить зубы, и, когда утром загремел водовозкой новый водовоз, он вскочил с кровати, твердо убежденный в том, что он только завел глаза.
Трактора,
