День до вечера - Геннадий Михайлович Абрамов
В глазах Фомы стояли крупные слезы. Он смотрел ей вслед, а видел одно только бегущее под ноги поле и маленького человечка на нем с пастушьим хлыстом наперевес. И ясно, отчетливо слышал голос, знакомый, с приятной картавостью, голос доктора, доносящийся откуда-то снизу, из глуби. Он пытался припомнить, какие слова, уходя, написал ему напоследок, ему казалось это важным, он напрягал ослабевшую память, и так ясно встало перед глазами…
ТОВАРИЩ ДОКТОР ПРОСТИ К 8 ЧАСАМ НЕ ПОСПЕЮ К 10 ЧАСАМ К 12 ЧАСАМ НЕ ПОСПЕЮ ТАКЖЕ
ДУША БОЛИТ ЧТО НЕ ПОСПЕЮ И ОБМАНУ ТЕБЯ ТОВАРИЩ ДОКТОР ПОМЕРЕТЬ НА ВОЛЕ УДУМАЛ А ТО БЫ ПРИШЕЛ РАЗ ДОЛЖОН
ТОВАРИЩ ДОКТОР ПРОСТИ ХРИСТА РАДИ К 2 ЧАСАМ К 4 ЧАСАМ К 6 ЧАСАМ НЕ ПОСПЕЮ ТАКЖЕ
ДУШОЙ БЕСПОКОЕН ЧТО ДОЛЖОН А САМ ОТ ТЕБЯ ИДУ И СПАСИБО НЕ ГОВОРЮ
ПИСАЛ В ПОЛНОМ РАЗУМЕ
ПАСТУХОВ ФОМА ФАДЕИЧ
ШАЛУНЫ
(Весна сорок седьмого)
Алексей чем свет угнал со двора полуторку Герасима и, лихо промчав по пустому шоссе до Щелкова и обратно, теперь разворачивался во дворе, ставя ее на место. Увидев на крыльце Павла, соседа, Алексей удивился — вот бухтей, уже на ногах.
В стеганой безрукавке, накинутой на голое тело, драных, изжеванных галифе, без ремня и сапог, в белых шерстяных носках с галошами, Павел при чуть брезжущем свете отчаянно щурился, словно век просидел в погребе, и шамкал кривыми губами, пытаясь поймать на зуб волос из рыжих густых усов. «Чудной мужик, — про себя сказал Алексей. — И лыбится. А чего лыбится? Небось Марья с постели спихнула, а он лыбится».
— Лешка! — вдруг закричал Павел, глядя не на Алексея, а куда-то на церковную луковку. — Где снег? Куда он, дьявол, делся?
— А дождь смыл. Ночью.
Алексей обошел машину, осмотрел, и опять услышал, как Павел закричал:
— Поди, весна!
— Да вроде рано. Еще поборются.
— А теплынь-то, глянь! — Павел почесал загривок, охнул, потом почесал себе грудь. И снег ушел. Чудно. Вчера только был, и на тебе — где?
— Чего вылез-то? — спросил Алексей, подойдя к крыльцу.
— Да надо, знаешь, — Павел хохотнул в усы. — Закусь вышла. Вот к вечерку придешь, печенкой угощу.
— Ух ты-ы! Гимлера? — заинтересовался Алексей. — И когда?
— А сейчас.
— Так это. Помогу, что ли?
— Сиди ты, помогу. Гуляй. Выходной небось, не понедельник.
— Приду, чего там. Пошамать забегу только, а то сутки говею.
— От ты, понимаешь, какой. Мужики же придут, сватья. Справимся.
— А ты не гони, Павло. Авось не помешаю.
— Ну, гляди сам. Раз охота.
Мотнув гривой, Навел соскочил с крыльца и, обернувшись, посмотрел Алексею вслед, покуда тот не скрылся в доме: «Чудной мужик. Нужда ему возиться. Гулял бы да гулял себе». Вздохнул. «И снег ушел. Природа!» Павел еще раз окинул взглядом двор и пошел за угол к сараю, скользя в галошах по жидкой земле, махая, как утопающий, голыми руками.
Он отпер сарай, отворил дверь настежь и, подкатив камень и прижав им створку, чтобы не дергалась зря, сел на приступок точить ножи.
В тесном закуте шумно сопел и ворочался Гимлер.
Неслышно подошла Марья, жена Павла. Посыпала курам и сейчас же, гремя пустыми ведрами, убежала. «Негодница моя, — улыбнулся себе в усы Павел. — Вот хоть и злая, а шустрая».
Боров нехотя встал, распрямив попарно короткие ножки. Его жирное брюхо проснулось и закачалось, цепляя солому подстилки.
Павел поднялся, раскрыл калитку и вытолкал борова вон, на грязь.
Марья аккуратно, без плеска, вылила из ведер воду в деревянное корыто и побежала за водой вновь.
Зевая по дороге, пришли мужики: Никита, Фрол, Сашка. Поздоровались, сели на чурбачки, закурили. Никите не нравилась такая слякоть, он пожалел, что растаял снег, а Фрол ему: «Фуфло ты и есть фуфло». Павел опять взялся жикать оселком, молча улыбаясь себе в усы. Сашка, со стоном зевнув, сказал:
— Сон нынче видал. Поп на стадион приперся, сидит один на лавочке, будто дремлет. В рясе, с крестом на животе, ну, в общем, поп. Подзывает меня — гляди-ка, говорит. Спятил, думаю, — чего глядеть, одна трава. Он мимо меня давай матом крыть: изыди, мол, сатана, изыди. Слышу, впрямь гул какой-то. Танки въехали, рядком по трое, а за ними рыжие немки в трусах, бегуны вроде, с автоматами под грудями…
— Должно, перепил, — заметил Фрол.
— Ты слушай дальше.
— Мастер загибать. Небось поп их всех крестом уложил?
— Да дай ты человеку соврать, — заступился Никита. — Все потеха.
Павел хихикнул.
— На кой они у тебя в трусах-то? — сказал он. — Телешом да за танками, и чтоб серенады пели.
— Вам всё хи-хи, — обиженно произнес Сашка. — Я своей Анке рассказывал, так она от страха под кровать уползла.
— Может, чего искала? Тут подошел Алексей.
— Привет, субчики! — и с каждым поздоровался за руку.
— А ты чего спозаранок?
— Не спится. Пошалить охота.
— Сын у него, — сказал Павел. — Давеча привез.
— Нашалил огольца.
— Молоток, — сказал Фрол. — Вон Никита пять раз принимался и все мазал.
— Мазило. Бракодел.
— Все бы им ржать, — сказал Сашка. — А чем дочь плохо?
— Баста! — прервал всех Павел, осторожно пощупав пальцем горячее лезвие длинного, как меч, ножа. — Кричи, роднуля, капут.
Мужики разом кончили пустой треп и повернулись к Гимлеру. Под их взглядом боров с наслаждением взрыл пятаком мутную жижу в неглубокой канавке и повалился в грязь на бок, томно щуря оплывшие глазки. Сашка присел возле него на корточки, почесал.
— Сы-ы-ытенький… Хоро-о-оший. Ги-и-имлер.
Фрол и Никита зашли с другой стороны.
— Чего-то, ей-богу, жалко, — сказал Павел.
— Ничего себе, — сказал Никита. — Моего колол — не жалко.
— То твой, — Павел присел на одно колено. — Ладно, держи.
Все четверо упали на Гимлера сверху, выламывая ему ноги, зажав под мышками копыта. Боров хрюкнул и дернулся, порываясь встать.
— Давай! — гаркнул Фрол.
— Все… командиры, — хрипел Павел. — Держи знай.
С испугу боров сильно рванулся и завизжал. Фрол саданул локтем Никиту и сам чокнулся с Сашкой лбами.
