Над зыбкой - Виктор Фёдорович Потанин

— Попроси Трошу, он посолит. Скажи: «Посоли мне суп, папка».

— Какой он папка?! — удивился Васька.

— А ты говори, раз велю, — повысила голос мать. Егерь закурил и потихоньку помешивал ложкой в тарелке. А Васька молчал.

— А ну говори!! — опять заругалась мать. Но он молчал. И той захотелось дело обратить в шутку.

— Как располнела я, Троша-а, за два-то дня. Платье уж на мне рвется… А то все без отдыху да без отдыху. Только приеду да в бане выпарюсь, да опять на пашню. Так и жила от бани до бани.

— Ну и баба ты, господи! Не баба, а сто рублей убытку… — сказал егерь спокойным, грудным голосом и даже улыбнулся. А мать почуяла недоброе и опять потянулась к егерю с лестью. И смотреть на нее в эту минуту — неловко, и Васька отвернулся. Но мать забыла о сыне.

— Ох, Троша ты, Троша-а! Как умрешь ты, дак пореву же о тебе. А на могиле-то твоей потопчусь, чтобы топот-то мой услыхал там да пожалел бабу бедну, несчастну.

Егерь удивленно поднял глаза, усмехнулся.

— А мы жить будем, а помирать не будем… — немного помолчав, добавил: — Кака ты баба простая. Нехорошо это… А может, и хорошо. — И мать заулыбалась.

— Ты на Ваську-то не гляди. Он тихой у меня, как вода речна. Хоть чё при ём говори — никому не докажет…

Но егерь ее перебил:

— Сам вижу в парне породу. В каждом теле порода есть. Вон возьми петуха — и в нем есть.

— Есть, есть, — затараторила мать и метнула на сына злые глаза.

— Пошто Трошу никак не зовешь? Чё зазнался?

— Он мне не папка, — сказал тихо Васька, но голос вышел сердитый.

— Ах, так, дорогой сынок! — и мать стукнула его рукой по щеке. Удар оказался сильный — стукнула со всего маху. Васька слетел с табуретки и — шмыгнул в дверь.

Забегая вперед, скажу, что, наверное, беды не случилось, если б мать сразу выскочила за сыном. Но она как застыла на месте, так и застыла — выдерживала характер. А первым хватился Васьки егерь. Он вышел в ограду, заглянул в переулок — того нигде нет. Потом и мать почувствовала беду. Любая мать ее слышит. И любая уж ревет раньше времени, Так и эта: «Погинул мой лебедок… Поди, где-нибудь задавился…» Егерь не сказал с ней ни слова, а единолично сходил в ближний лесок — в березовый колочек за деревней, осмотрел там каждое дерево — но пропал Васька. Обыскали каждое глухое место и под берегом. И вот пришел самый горький последний час. Мать на себе волосы рвет: «Из-за меня ты погинул, кровинушка! Я на тебя замахнулася. Да разве больно ударила?.. Вяжите меня, секите!..» — «Вязать не будем, а поругать надо бы», — хмуро отозвался Трофим. Он сам сильно горевал. Чем-то ему нравился Васька. Егерь вспоминал его кругленький белый лоб, худое истощенное тельце и закрывал глаза, как от боли. И почему-то весь Васька был уже в прошлом: представлялось, как он сидел за столом и моргал устало, по-взрослому, представлялись его легкие, белые волосы, растрепанные по бокам ветерком, представлялись его сухие упрямые ладошки, исхудавшие от работы, — и егерь вздрагивал — неужели не обманет предчувствие. А сердцу слышалось, что Васька не простит матери. А если не простит, то руку на себя все равно наложит с обиды. И только так подумал, как вдруг заметил маленькую соседскую девочку. Она изо всех сил заглядывала в колодец и временами казалось, что она туда оборвется.

И опять отвлечемся. Колодец этот стоял в ста метрах от Васькиной ограды. Он был старый, дряхленький, как вся эта улица. Его давно хотели засыпать, но наступало лето, и в колодце находили воду для поливки. А к осени колодец закрывали круглой деревянной крышкой и вешали на крышку замок. И колодец опять отдыхал до лета. А вода была, как на зависть, чистая, крепкая на зубах, ее бы пить хорошо, но хулиганили ребятишки. То бросят котенка, то старый ботинок, то еще спустят что-нибудь и похуже. И люди боялись заразы, а для огородов вода — в самый раз. Колодец был сделан в два яруса: сверху идет широкий сруб, а метра через полтора сруб обрывался и начиналась простая земляная нора. Она и шла до воды. Когда мы играли в прятки, то часто прятались в этот колодец. Схватишься за сруб, на руках повиснешь, а ноги в это время нашарят земляной выступ, который начинался в конце первого яруса. Вот и стоишь на выступе. А потом на руках подтянешься — и сразу вылез. Но прятались в колодец, конечно, самые отчаянные. А таких всегда очень мало…

Теперь и егерь засмотрелся на колодец, вернее, на девочку. Она как нагнула вниз голову, так и не разгибала спину. Трофим пошел вперед быстрым шагом.

— Чего увидала?

Девочка вздрогнула и посмотрела на него в упор.

— Там Вася кричит…

Егерь наклонился над колодцем и услышал далекий стон.

— Ты, Васька?

— Бросьте веревку!.. — голосок был знакомый. Егерь прибежал с веревкой и скоро вытащил наверх парнишку. Васька весь перемазан в глине и волосы мокрые, страшные. Но егерь так обрадовался, что опять стал шутить.

— Здорово, жуланчик! Все купамся с тобой, купамся. Сам бросился или бросил кто?

— Бревешко выпало, — тот ответил сквозь зубы. Егерь и сам теперь догадался. Васька, видно, схватился за сруб и повис вниз ногами, чтоб от матери скрыться. А бревешко не выдюжило. Прибежала мать, схватилась за сына.

— Потом, потом лизаться, давай оттирай! — скомандовал егерь и стал растирать Ваське грудь и спину.

— Сколько в воде находился? — опросил весело.

— Бревешко недавно сломалось, а то все держался, — оправдывался Васька, а тело его постепенно розовело.

— Вот что, жуланчик… Два раза спасал тебя, поди, хватит. В третий раз сам спасай меня, — сказал егерь и закурил с аппетитом.

Ваське теперь было стыдно: он лежал на траве, голый и посиневший. Возле него опять очутились люди и разглядывали со страхом — такой, мол, худой лежит и несчастный. Кто-то из женщин вдруг обратился к Трофиму.

— Ты б хоть пожалел Ваську с матерью… Мужик ведь.

Егерь расхохотался.

— А чево — они и так в раю. В раю, да на краю, а как придет самый край, тогда и я с ними в рай…

— Троша-а, не хохочи над имя, — сказал маленький и веселый старичок, — бог-от увидит, да сам-от и накажет…

— Пред святым я сейчас вознесся. Вам меня не достать. Я же их беру на довольствие. Правда, жуланчик?

Васька стоял теперь в штанах, синева на лице