Дворики. С гор потоки - Василий Дмитриевич Ряховский
Первое время новые обитатели степи жили в шалашах, многие ночевали под телегами, у которых кормились лошади, допоздна жгли костры, спали чутко, вслушиваясь в тревожный перебрех собак, скучавших по старому жилью.
Тамбовцы — самые дальние из пришельцев — привезли с собой только домашний скарб и хлеб. Они держались обособленно, вырыли себе землянки, к ним приладили плетеные навесы для скота и сразу же принялись пахать свои участки. Их жены — звонкоголосые, смешливые, в цветастых ситцевых юбках, резко выделяющихся среди суровых панев баб из ближних барских мест, — целыми днями мыли, скребли посуду, потом разбили около землянок прутиковые палисаднички, на колья выставили сушить горшки и крынки и успокоились: новое жилье начинало походить на покинутое, недоставало лишь желтых шапок подсолнухов под невзрачными дырами в землянках, заменявшими окна.
Тамбовцы взяли себе шесть участков к югу. Участки соблазнили их отсутствием промывин и тем, что были ближе к большаку, по которому лежал путь на покинутую родину. Но Дорофей Васильев загадочно усмехался, узнавая о хвастовстве тамбовцев, довольных своими участками:
— Они дураки по пятое число. Мне верный человек говорил, что их земля забалованная, много годов мужиками выпахивалась. Получат они на ней пырей да былку…
Его участок был самый большой. Он тянулся по боковине протока узким холстом в сорок восемь десятин. Покупку эту старшина считал удачной и нимало не жалел денег, данных нужному человеку при завершении купчей. Во-первых, его участок пошел по одной цене с прочими, а, во-вторых, как раз на той стороне протока, где лежал его участок, издавна были стойла барских стад, выводившихся со всех хуторов на лето в степь.
Дорофей Васильев в сотый раз говорил о том сыну Корнею, приступившему к севу озимей:
— Ты вникни в то, глупая твоя голова, стало быть. Допустительно, ежели стада тут пятнадцать лет стояли. А в стаде близу тысячи всякой живности бывало. Сколько они сюда соков положили? А ты говоришь…
Но Корней упорно не отвечал отцу. Усадистый, широкозадый, с обвислыми плечами, он сосредоточенно шагал за плугом, редко шумел на лошадей, перебирал только вожжи, и лошади согласно тянули плуг. На отца Корней взглядывал сбоку, и тогда старику видно было широкое, в ладонь, родимое пятно, захватывавшее глаз, часть лба и спускавшееся к левому уху. И оттого, что один глаз Корнея скрывала чернота пятна, другой глаз казался необычайно светлым, будто таил усмешку. Старика это бесило.
— Пенек ты стоеросовый! Вникать должо́н! Не кому-нибудь припасаю, с собой в гроб не унесу! А ты и рта поганого не разинешь отцу на ответ.
Дорофей Васильев поднимал над головой грозную руку, гневно топорщил бороду, но Корней пошевеливал вожжами, лошади прибавляли шаг, и старик отставал, попадая под морды другой пары лошадей, которыми правил работник Петрушка. Тот, погоняя лошадей, напирал на тормошившегося старика и весело кричал:
— В борозду завалю! Берегись!
Старик подавался в сторону, а Петрушка, закрутив конец вожжей, взмахивал ими, почти касаясь картуза Дорофея Васильева.
— Но, ты, мотри у меня!
Угроза хозяина не гасила широкозубой усмешки веселого работника, он смело глядел в лицо Дорофею Васильеву, погонял лошадей и шел за плугом весело, будто выплясывал.
Свежеразвороченные борозды густо чернели. Глядя на их крутую сочность, Дорофей Васильев забывал дерзость работника, шевелил в бороде пальцами, и глаза его, узкие и кошаче-неуловимые, наливались алчным смешком.
Почитая себя первым лицом среди новых хозяев степи, Дорофей Васильев приложил все усилия к тому, чтобы первым войти в новое жилье. Со старого подворья беспрестанно ходили подводы с тесом, камнем, кирпичом. Помогали возить родные, старинные должники и совсем посторонние люди, имевшие виды на широкую мошну старшины. Каменщики заносили сразу пятистенку и двор. Не успели вывести стены избы, а уж рядом с ними выросли свежевыструганные, пахнущие старой осиной горбы стропил, и кровельщик Сема Хозяйчик с подручным с утра до вечера гвоздили молотками о жесть.
С несколько меньшим оживлением шла работа у соседей: у Ерунова, у Афоньки. Но те пока строили только избы и крылись соломой. А три дворика из орловцев, те молчком, семейными силами возили глину, месили серое тесто и делали кизяки. Глядя на их работу, Дорофей Васильев кивал подрядчику каменщиков, пухлоусому, казалось насквозь пропитанному известкой и лестью:
— Ах, до чего несуразны люди! Хотят быть на земле владельцами, а с кузюками путаются.
Подрядчик, извиваясь от угодливости в надежде на лишний стаканчик вина за ужином, тряс мучнистыми кудрями и скалил крупные, будто тоже известью пропитанные зубы:
— Не у всех в кармане-то одинаково, Дорофей Васильевич. Что ты-то затеял, редкий купец может осилить. А мужику куда же?
Дорофей Васильев раздумчиво перебирал жесткие волосы бороды, наливался степенством и отвечал низким голосом, почти сипел:
— То-то и оно! Берется, а кишка слаба. Ну и сидел бы Дема дома. А я б…
Дорофей Васильев вскинул бороду и цепко взялся обеими руками за тугой на боках поясок.
— Я б их всех обстроил в один день! А? Верно, верно! И не крякнул бы.
Но такая похвальба претила даже угодливому подрядчику Фролке. Он нахмурил брови и, делая вид, что злобится на крепость кирпича, не поддающегося ударам молотка, процедил сквозь закушенные усы:
— Оно… та… только… Ах, дьявол тебя затаскай совсем!
Кусок кирпича упал к ногам Дорофея Васильева. Он поглядел вверх и предостерег:
— Поаккуратней швыряйся-то. Изувечишь в собственном доме.
— А ты подайся к… от греха.
И когда Дорофей Васильев отошел, Фролка, проводив его жирную, обтянутую рубахой спину косым взглядом, вознаградил себя за недавнюю лесть:
— Ишь, черт, отлопался! Всех бы пожрал! Повадился в старшинах-то грабить!
Но гром и сутолока помешали Дорофею Васильеву расслышать слова Фролки, он ходил, шагая через бревна, доски, от одной кучки рабочих к другой, разнося свое довольство в смешках, в похвальбе и в окриках, если того требовали зазевавшиеся рабочие.
К воздвижению постройки были закончены. Плотники, каменщики и кровельщик Сема на расчете перепились, до темной ночи плясали у крыльца под гармошку Петрушки, затеяли было драку, но Дорофей Васильев дал двум-трем забиякам под душу, они утихомирились, и веселье оборвалось.
Наутро был послан Петрушка по жилью хуторян с вопросом: будет ли служиться на новоселье молебен. Работник пошел с руганью, и потому ли, что приглашал он плохо, или по другой какой причине, только из обхода он принес невеселые вести: общий молебен никого не соблазнил. Дорофей
