Дворики. С гор потоки - Василий Дмитриевич Ряховский

— Ну, а какая же тому причина?

Петрушка сбросил картуз на лавку и обил об порог пропыленные лапти:

— Поди да спроси. Говорят, когда надо, мы сами отслужим. Твой богат, пусть себе и молится. Мы себе свои иконы принесем.

В избе застыла напряженная тишина. Знали домашние, что всякая поперечина старику нелюбезна и что он непременно сорвет зло на ком-либо из семейных. Дорофей Васильев налился багровостью и заерзал по лавке. Но воспоминание о благочестии его затеи остановило пыл. Он глянул в угол, где домовито уселись старинные дедовские иконы, и шумно вздохнул:

— Значит, навстряч хотят итить? Дружности не желают? Ну что ж, будем служить одни. Корнюшка, запряги пару и трогай-за попами!

Скоро Корней запылил на паре лошадей в сторону села, и в прозрачной голубизне осеннего дня долго тлела цветистая попонка, постланная сверху большой охапки соломы для попов. А старуха и две снохи растопили печь — приспеваться к торжественному обеду, каким решил Дорофей Васильев удивить причт нового прихода. Петрушка с Яшей бегали по двору за курами. Хозяину эта суетня была приятна, в ней чудилась завлекательная музыка новой жизни, самостоятельной, вольной, когда он станет сам себе барин.

3

Приход в степь новых людей взбаламутил население Бреховки. Когда застучали на стройках топоры и плуг пришлых мужиков стал вспахивать землю в издавна знакомых местах и урочищах, в Бреховке участились драки, буйство на сходках стало обычным явлением, бабы то на одном, то на другом конце деревни поднимали обыденную — с утра до вечера — брань. И кстати ругательски ругали мужиков:

— Протюкали! Эх, дьявол вас надохни, головы, хозяева! Под нос чужой народ пустили!

Мужики отмалчивались и уносили тяготу безысходного раздражения к шинку, теснились по завалинкам, курили и в совместном молчании обретали некую видимость покоя.

В пятом году Бреховка снесла в степи барский хлеб, ходила скопом в село грабить княжеское имение, мужики строили широкие планы и почитали степь приобретенной в свое пользование навсегда. Когда стражники выдрали крестьян за взятый хлеб, кое-кому «почистили зубы», мужики молчали, но уверенность в том, что теперь земля от них не уйдет, не была поколеблена.

— Раз надломлено — дереву вверх не расти.

Но надломленное дерево шло в сук, дало сувилину и пыталось тянуться к небу: степь определили под участки.

Управляющий князя приезжал в Бреховку, собрал сходку и из кожи лез, уговаривая мужиков взять землю «за себя». Если б управляющий не приезжал, бреховцы и сами догадались бы и не упустили землю, но любезный тон управляющего, будто просившего мужиков с ним согласиться, родил в них упорство. Думали бреховцы: раз нас упрашивают, значит, там дело не крепко — отдадут землю задаром. Да и нет такого закона продавать землю чужестранным, раз земля эта их вотчины, на ней отцы и деды справляли барщину, и всяк знает на ней каждый рубеж, каждый кустик.

Управляющему сход отрезал:

— Покупать у нас соков не достанет. Разве соберешься с силой, ежели двести рублей десятина? Кабы половину — тогда еще можно мерекать.

О половине было сказано для затравки: дескать, мы не упорствуем, а как мы свои вотчинные, то нам должна быть и скидка.

Начались торги. Княжеская контора в скидке отказала, бреховские старики время от времени таскались в контору, высиживали там днями, раза по три принимались считать убытки, вызывали управляющего, но тот не сдавался. И степь была продана банком. Тогда бреховцы поняли, что дали маху, — упустили землю и даже лишились возможности брать землю в погодную аренду.

Разор!

Молодежь наперла на стариков, те кинулись в город, но вернулись ни с чем: веками береженная степь, последняя надежда на лучшую долю, к которой приросли сердца дедов, отцов и внуков, уходила, и ею распоряжались чужие люди.

Оттого каждый слух о том, что Дворики обстраиваются, пашут землю, как кнутом стегал бреховцев, они беспричинно ругались и срывали зло друг на друге.

Первым из бреховцев пошел к степнякам на Дворики Жихарев Петр — Колыван. Пошел потому, что ему нечего было делать дома, — в большом хозяйстве управлялись два сына с работниками, — и еще потому, что тянуло провести день в разговорах, поглядеть на людей и, если удастся, на даровщину выпить чашку другую вина.

Втайне Колыван считал себя главным виновником того, что степь утекла из рук однодеревенцев, и, идя первым в поселок, он брал на себя тяжесть завязать мирные отношения между Двориками и Бреховкой. Он всегда держался тихой политики: взять без шума, не галдеть, если постигнет неудача, а при расчетах держаться за спиной соседа. В пятом году он с сыновьями на трех подводах привез со степи втрое больше других мужиков, но когда приехали стражники, он предусмотрительно пригласил их подкрепиться, не пожалел четвертухи вина и остался собой доволен: с него взяли по подворной раскладке наравне с прочими. Возможность покупки земли его тешила, но он не хотел выделяться из деревни, настаивал на том, чтоб «уж если покупать, то всем миром». При этом он огадывал так, что двести рублей за десятину цена большая и будет лучше, если земля придет к нему задаром. Он сбивал мужиков на сходках, ездил в контору, хлопотал и убеждал нетерпеливых в том, что их дело выгорит. Но когда началась продажа участков и малоземельные мужики нацыкнулись ехать на торги и перейти на участки, Колыван их пугнул недовольством «мира» и нагнал страху:

— В хомут лезете! Сумкой не трепали? Эх вы, головы! От кучи не отбивайтесь, если завтра дыхать думаете. Какие помещики, рвань коричневая!

На Дворики Колыван вышел после завтрака. Он встретил пару Корнея, обратил внимание на постланный в телеге цветной ковер и сделал вывод, что в степи намечается какое-то торжество, будут попы, значит, идти туда полный резон.

Попы подъехали к новой связи Дорофея Васильева около обеда. День был ясный. В наезженных колеях дороги солнце отсвечивалось двумя серебряными полосками, на опустевших огородах лежала позолота осеннего умирания и, как первый вестник близких холодов, в воздухе клочьями носилась паутина.

Колыван, упревший в ходьбе, спустил полушубок с плеч, взялся за пояс, чтобы удобнее было придерживать съезжавшую с локтей одежду. Пока попы служили, он стоял посреди выгона, озирал постройки Двориков, примечал изъяны и все искал глазом живого человека, чтобы в беседе скоротать длинное ожидание. Но Дворики словно вымерли. Вывертывались из изб ребятишки и опять скрывались. «Подохли они, что ли, на новой земле?» И растерянный Колыван ловил ухом поповское гуденье, следил за тонкими ручейками вытекающего из раскрытого окна синего