Ответственный представитель - Борис Захарович Фрадкин

XIII

Приближался день отъезда. Но вместо того, чтобы радоваться предстоящему возвращению домой, Миша становился все более грустным. Проходя между гудящими рядами «Микронов», он разыскивал глазами знакомый белый халат и тайком вздыхал.

Он искал встреч с Верой, но когда они оставались наедине, терялся, принимал равнодушный вид, начинал давать советы относительно работы на автоматах и объяснял устройство различных узлов «Микрона».

В день отъезда Миша подписал обычный акт, подтверждающий пригодность автоматов типа «Микрон-3» для дальнейшей работы. Акт подписали главный инженер и начальник производства. Один экземпляр акта был вручен Мише. Миша бережно сложил его и спрятал в бумажнике рядом с командировочным удостоверением.

Потом он прошел в цех, чтобы увидеть Веру.

— Я уезжаю, — сказал он.

— Уже?

— Работа закончена…

— Да? — неопределенно произнесла Вера.

— Да, — подтвердил Миша.

— Юсупов! — закричала Вера. — Возьми наряды. Они в моем столе. — Так, значит, вы уезжаете?

— Уезжаю.

— Ну… что ж. Остается пожелать вам счастливого пути.

— Спасибо. И… знаете, я еще хочу спросить у вас: если я напишу вам, вы мне ответите?

— Конечно, отвечу, — торопливо согласилась Вера.

— Но я буду часто писать.

— Да хоть каждый день…

— Может быть, мы еще и увидимся?

С чертежом в руках подошел бригадир и с ним девушка-станочница.

— На таких отливках мы все резцы загоним, — с возмущением произнес бригадир, обращаясь к Вере. — Ты только посмотри, какие припуски они делают. Просто безобразие! Нужно сообщить начальнику цеха.

— Да, да, я это сейчас сделаю… — Вера протянула руку Мише. — До свидания. Счастливо доехать.

Когда Миша очутился за проходными комбината, он вдруг почувствовал себя глубоко несчастным. Ему так много хотелось сказать Вере, а он ничего ей не сказал…

— Напишу, — решил он, — в письме обо всем расскажу. Так даже лучше! Не так страшно будет…

ТОРЦОВЫЙ КЛЮЧ

Повесть

I

Из репродуктора, висевшего около дверей, раздалось сначала шипение и потрескивание, потом послышался щелчок. Это включили микрофон.

— Внимание! — произнес голос диктора, известного на всех курсах Виктора Костарева, заведовавшего институтским радиоузлом. — Внимание! Воздушная тревога! Воздушная тревога!

В полутемном коридоре общежития, освещенном одной только синей лампочкой, надсадно завыла сирена. В открытое настежь окно из ночной темноты донеслись отрывистые гудки паровозов с железнодорожной станции Тушино. С речного вокзала Химки ветер принес растерянные в пространстве выкрики мощного радиорупора.

— Начинается, — сказал Владимир, сидевший посреди комнаты на перевязанном крест-накрест толстыми веревками чемодане. — Значит, нам и сегодня из Москвы не выбраться.

— Похоже, что так, — отозвался с кровати Семен.

В коридоре захлопали двери, раздались голоса, густоватые — парней и звонкие — девушек, послышался дружный топот ног.

— Пойдем? — спросил Владимир.

— Да ну тебя! — лениво возразил Семен. — Из-за двух-трех прорвавшихся фрицев я должен спускаться с четвертого этажа и, как суслик, прятаться в землю? Никуда я не пойду.

В коридоре становилось тише. Голоса уже раздавались под окнами общежития, на пустыре, где были вырыты щели-бомбоубежища.

Дверь комнаты распахнулась. В ней появилась смутно различимая в темноте человеческая фигура.

— Эй, молодые специалисты, — крикнул высокий, почти женский голос Федора Плешкова, которого на пятом курсе не любили за чрезмерную болтливость. — Храбрость свою доказываете? А приказ директора?

— Закрой-ка дверь, — сказал Владимир, таким голосом, что Плешков, поспешно войдя в комнату, захлопнул за собой дверь.

— Да не с этой стороны, а с той, — более выразительно произнес Владимир и потянулся за книгой, валявшейся на полу.

Плешков выскочил в коридор.

Несколько минут Владимир Тупиков и Семен Кузьминых молчали, погруженные в свои думы.

В полумраке комнаты виднелись две кровати без одеял и простынь, без подушек, с одними только волосяными матрацами на металлических сетках. Между кроватями, у окна, стоял небольшой письменный стол, усыпанный обрывками бумаги. На этажерке в невероятном беспорядке были навалены книги, свертки чертежей, ложки, кастрюли, чертежные принадлежности, грязная сковородка, разбитая стеклянная банка.

В распахнутые дверцы небольшого шифоньера виднелись рваные ботинки сорок третьего размера, принадлежавшие Семену. Дырявое полотенце висело одним концом на гвозде, спускаясь другим концом до самого пола.

В малом отделении шифоньера, на полках, стояли пустые банки из-под компотов; Семен и Владимир тратили на это лакомство почти всю свою стипендию.

На полу валялись книги, скомканные чертежи, окурки папирос.

Тут же, посреди комнаты, стояли связанные чемоданы и тюки с постелями. Все говорило о том, что комната вскоре окончательно опустеет.

Действительно, Владимир и Семен приготовились к отъезду, но они не собирались эвакуироваться…

Институт, дипломный проект — все оставалось позади…

Владимира и Семена соединяли не только институт и общий хлеб (они всегда покупали одну булку на двоих) и не только общие интересы и стремления: их соединяла давнишняя дружба. Они выросли на одной улице, пришли в школу из одного детского сада и все десять лет просидели за одной партой. Оба они приехали на учебу в Москву из Смоленска. Впрочем, они приехали не вдвоем, а втроем, но о третьем лице речь будет позже.

Если бы Владимира или Семена спросили о дне или даже месяце их встречи, ни тот ни другой не сумели бы ответить на этот вопрос. Они встретились едва научившись ходить. Теперь это были самые задушевные друзья. Их знал весь институт, и не только как самых неразлучных друзей: хорошо известна была их отзывчивость и и прекрасная успеваемость. Отличные спортсмены, Владимир и Семен в течение всех пяти лет удерживали два первых места по лыжам и по гребле на двухпарке.

Оба рослые, широкоплечие, с копной густых каштановых волос, они все-таки совсем не походили друг на друга. У Семена черты лица были мягкие, округлые. Губы его чуть выпячивались, светлосерые глаза всегда глядели приветливо, дружелюбно. Когда он улыбался, то у каждого, кто с ним разговаривал, появлялось желание пожать его руку и сказать ему что-нибудь хорошее.

В противоположность Семену у Владимира были прямые и строгие черты лица, широкий лоб, прямой с небольшой горбинкой нос, густые мохнатые брови, сросшиеся над переносицей и низко нависшие над темно-карими глазами, вытянутый в линию рот с опущенными уголками губ.

Лицо Владимира выдавало его недюжинные умственные способности и в то же время дышало самоуверенностью. Он и в самом деле был чрезмерно самоуверен. У многих из его товарищей это вызывало досаду, но одернуть Владимира никто не решался, потому что его самоуверенность оправдывалась блестящими успехами.

Владимир любил подтрунить, подшутить над товарищами, когда тех постигала неудача: схваченная на экзамене двойка, нерешительность в каком-нибудь предприятии, неудача в любви. Шутки его, как правило, бывали остроумными и едкими.

Семена любили, а Владимира уважали и особенно