Каменные колокола - Владимир Арутюнович Арутюнян

— Солнышко мое... Дай мне твою руку...

Взял ее вместе с узелком на руки. В темноте душа путь ему освещала. Пронес Сатик через всю лавку в свою комнату и дверь комнаты запер тоже.

Ослик, без седла и узды, все еще стоял на тропе возле речки, обмахиваясь хвостом, убивая время. А луч света все еще пробивался к речной ряби из далеких миров.

Матушку Наргиз позвали в один из верхних домов еще до заката. Хозяйка занемогла, жар никак не спадал. Муж оседлал коня и прямиком в Кешкенд, за доктором. А матушка Наргиз задержалась в сиделках до полуночи. Мокрое полотенце на грудь ей клала — не помогало. Отвар шиповника дала — не полегчало. Сырой картофель очистила, кружочками на лоб больной уложила, тело мукой натерла. И снова все без толку. В полночь доктор прибыл. Сделал уколы, больная уснула. Матушка Наргиз узнала, что опасности большой нет, благословила больную и воротилась домой. Увидала на двери замок.

«Видать, кто-то за мной приходил, кликнул, а сноха не отозвалась. Гость решил, что дом пустой, и замок навесил. А то куда ей в такой поздний час деваться?»

Отперла дверь, вошла. В сенях тускло горела лампа, свисавшая со стояка. Сатик обычно оставляла лампу зажженной, когда свекровь допоздна задерживалась, — чтобы старуха ни на что не наткнулась, не растянулась. Матушка Наргиз сняла со стояка лампу, вошла с нею в комнату. Никого. Даже постель не расстелена.

— Сатик!..

Молчание.

Опустила лампу на тахту, подошла к двери хлева:

— Сатик!..

Опять тишина. Сердце ее тревожно Застучало.

— Сатик!..

«Наверно, наскучило ей одной сидеть, а может, страшно стало, она и пошла к соседям... Бесстыжая, что тебе у соседей в такой час делать?»

Соседи — одни за другими — прошли перед мысленным взором старухи. Припомнила парней в этих семьях и взъелась.

— Бесстыжая! — крикнула громко, чтоб сноха услыхала, если войдет. — Что ты у соседей позабыла, шлендра?!

И вдруг старухе почудилось, что лампа перестала свет испускать. Старуха поспешила вон из темноты, засеменила на улицу, стала стучать к соседям. Открыли ей не сразу, нехотя — час-то поздний.

— Сноха моя не у вас?

Удивились — за полночь, а ее дома нет?

— Нет, не видали.

К другим соседям постучала.

— У нас ее нету.

Третьих через ердык расспрашивать стала.

— Нет, к нам не заходила.

Сердце старухи разрывалось от тревоги. «Может, по воду пошла и что-нибудь стряслось?»

Дошла до родника — ни души. Спустилась на берег реки — пусто. «А вдруг ее течением унесло?»

— Сатик!..

«Ежели б что-нибудь стряслось, увидали бы, сказали».

Но тревога стала еще больше, она была сильнее ревности. Старуха привязалась к снохе, жизни без нее себе не представляла.

Пошла домой. «Она, наверное, уже вернулась».

Нет, не вернулась.

И все вещи вдруг утратили смысл. Остались голые стены, сосуд пустоты. Сноха — единственный человек, привязывавший ее к жизни. Старое сердце съежилось в грудной клетке, не в силах вынести непривычной безлюдности комнаты.

Снова вышла на улицу. Каждое дерево, каждый столб походили на человека. Каждая тень рождала надежду, каждую тень спросила она:

— Сатик?..

Нет, не было Сатик.

«Может, к родителям отправилась? — Старуха ударила себя по коленям. — Что я натворила! Случалось, ворчу на нее. А какая свекровь на сноху не ворчит? Что мое ворчанье-то — ветер! Поругаю ее и тут же отойду. — Вспомнила мать Сатик: — Пришла, увела!.. Молодую сбить с толку — пустяковое дело...»

И она закачалась стоя.

Рассветало. Матушка Наргиз, измученная поисками, слезами, в бессилии опустилась на тахту. Прикрыла колени одеялом, скрестила руки на груди — сидела без слез, покачиваясь взад-вперед.

«Пусть вернется — ни словом ее не укорю. Святой Саргис, святой Карапет, пусть язык у меня отсохнет, ежели ворчать примусь...»

Сквозь ердык виднелись звезды. Не звезды, а целые созвездия! Хоть бы уж рассвело поскорее. Рассвет — а невестушки нет дома.

Нет, не нужно рассвета.

«Лишь бы воротилась. Пусть умру, если после этого скажу ей: встань оттуда, сядь сюда. Она ведь молоденькая. Черт меня дернул ворчать на нее. Вот она и обиделась...»

Звезды погасли.

Рассвело.

Поутру Даниэл отправился к председателю сельсовета. Попросил его выйти, во всем сознался. Председатель после долгих раздумий заключил:

— Это не преступление. Закон позволяет вам жениться по взаимному согласию. Старуху жаль, да ничего не поделаешь, ведь и сноху жалко. Приходите в сельсовет, зарегистрирую ваш брак.

Даниэла попросил, чтобы во избежание лишних встреч Сатик неделю не показывалась на люди. Оформление брака отложили на неделю. Даниэл ушел от него довольный.

Жена председателя сразу после его ухода полюбопытствовала:

— Что он за товар тебе такой принес, не посовестился ни свет ни заря тебя будить? Может, что-то запрещенное. Гляди не влипни...

— Он сноху Наргиз умыкнул.

— Даниэл?

— Ага.

— Сатик?

— Ага.

— Разнесчастная Наргиз, зачем ей жить-то теперь?

Жил в селе один поганец. И хромотой, и слепотой, и немотой его казнить мало. Отовсюду, из всех углов, он сплетни собирал, на свой аршин мерил, а уж потом кроил-корежил как хотел и в почтовый ящик опускал. Если кто-нибудь ему за что-то выговорит, он в глаза смолчит, но зато потом примется кляузы строчить на обидчика. Чужим успехам завидовал он до зуда в теле. Честных людей оговаривал — мол, такие-сякие, кого хочешь ни за понюшку табаку продадут. И скольких запятнал!

Выл он гнусный, как гиена: алчен, ленив, неблагодарен. Одним словом, доносчик. Его мальчишка задрал соседской девчонке подол и хохотать принялся. Та в слезы, родителям пожаловалась. Мать ее рассвирепела, отлупила в своем доме мальчишку и сказала: «Каковы отец с матерью, таково и отродье». В тот же день направляется мерзавец к председателю сельсовета и заявляет, что те-то и те-то муж с женой поносят советскую власть.

А в сельсовете он услыхал о том, что сбежала сноха матушки Наргиз.

Пошел домой, чтоб настрочить донос в Ереван, и вдруг встретил матушку Наргиз. Идет, руки скрещены на груди, вся сама не своя.

— Наргиз, — произнес он таким тоном, будто они с детства дружат, в песочек вместе играли, — как же это Даниэл у тебя из-под носа сноху-то твою умыкнул? Вай, Даниэл, Даниэл... Ну ничего, сноха твоя в хорошие руки попала...

Матушка Наргиз подняла на него глаза и долго их не опускала. Ноги у нее подкосились. Она села и принялась сгребать вокруг себя землю и сыпать себе на голову. И вдруг пальцы перестали ее слушаться, глаза закатились, она лишилась сознания.

К ней люди подошли, а