День до вечера - Геннадий Михайлович Абрамов
Почему? Без остановки, как заведенная? Может быть, так вот, опережая и предостерегая нас, нормальных, в ней одной из первых преломились наши все ускоряющиеся ритмы? Наше скачущее, рвущееся, летящее в неизвестность время, которое мы в шутку все чаще и чаще называем сумасшедшим?.. И отчего она меняет мне имена? Отчего ей безразлично настоящее мое имя? Обезличенность, стертость?.. И кто я для нее? Своеобразный компостер? Бесстрастный хронометр, отсчитывающий ее собственное время? Столб да пустой бесконечной дороге? Потому что я один неподвижен для нее, когда все вокруг движется?.. И случайно ли, что она бегает в толпе? В толчее? При таком сопротивлении?..
И много еще всякого несуразного выскочит, если выпустишь воображение погулять.
Однако спохватишься, и скорей в работу, как в спасение. Что толку тешить себя гаданием? Лучше не думать. Смотреть и не думать… Когда взнуздан работой, спутан бытом и связями — надежнее как-то, привычнее, легче…
Пирожок с мясом
Одет по моде, в очках, смышленое молодое лицо — должно быть, студент. Деловито закинув под мышку тощую папку, листает, смотрит книгу. Делает он это одной рукой, вторая занята — держит в ней экономно обомкнутый промасленной бумажкой пирожок с мясом, ест. А смотрит поэзию. Причем, листая страницы и время от времени взглядывая на меня; молчаливо, но настойчиво дает понять, что поэзия его интересует особенно, что он ее любит и знает.
А меня нервирует пирожок. Не могу соединить любовь к поэтическому слову и эти лоснящиеся пальцы, этот остывший жир.
Не выдержав, взял его руку с пирожком и отвел за кромку стола. Огрызком оберточной бумаги от книг вытер ему пальцы другой руки, листающей страницы.
— Благодарю вас, — говорит, приняв мою заботу о нем и книгах едва ли не как мою обязанность; во всяком случае, спокойно, с нахальным, обидным безразличием.
И продолжает смотреть. И есть.
Затем произносит сквозь чавк:
— А помните, у Пастернака? «Свеча горела на столе…» — он сделал мечтательные глаза, и в забывчивости вновь выставил пирожок над книгами. — Или: «Собаки брели, озираясь с опаской, и жались к подпаску, и ждали беды». Ну, это вы, наверное, не знаете. Это из неопубликованного… Но обратите внимание на пляшущие «с», на мелодию, выбиваемую «ж», «б», «з». А как вальсируют гласные, слышите? «Собаки брели, озираясь с опаской», чувствуете?
Я вновь отвел от книг его руку с огрызком пирожка, уже подавляя соблазн грубо обойтись с ним.
— Так, к сожалению, уже не пишут. Такого теперь не встретишь, — продолжал он говорить, с неслыханной, раздражающей меня тупостью игнорируя мой ясный, повторенный дважды упрекающий жест.
«Ну, как так можно? — сердился я, слушая и не слыша его. — Утробник какой-то. Что ж это за дикое создание, в котором так свободно уживаются исключающие, уничтожающие друг друга чувства? Любить книгу и — беззастенчиво обляпать ее кляксами жира? Ну, и воспитаньице».
— Да, так уже не пишут. А жаль. Уходит музыка из современной поэзии. Уходит главное. Ведь в музыке суть и смысл поэтического произведения. В музыке, положенной на мысль… Ну, что это: «И бьются ноги в потолок, как белые прожектора»? Нет, африканский там-там лучше оставить африканцам. Мне ласкает слух музыка иная: «На эти следы, как на пламя огарка, ворчали овчарки при свете звезды». Нет, это гениально: «ворчали овчарки» — вслушайтесь только. Борис Леонидович поставил рядом слова, состоящие почти из одних и тех же букв, исключая «к» и «л». И какой эффект! Какой эффект!
Он отправил в рот остатки пирожка, скомкал обнимавшую его, зажиревшую бумажку и бросил ее мне под стол. Глаза его под стеклами очков горели от возбуждения, от гордости собой, оттого, что он так чувствует и понимает поэзию и так нестандартно о ней говорит.
Я попросил его:
— Поднимите.
— Что? — не понял он.
— Поднимите бумажку.
— Какую?
— Ту, что вы только что бросили.
— А, — потускнел он лицом. — Вы вон про что… Да ну.
— Поднимите, — строже, наливаясь волнением, сказал я.
— Да ну, — опять сказал он. — Здесь уборщицы есть.
— Поднимите.
— Вот еще, и не подумаю, — сказал он и добавил, так отчитав самого себя, что в этом слышались ласковая нежность к себе, восхищение, похвала. — Какой же я недодумок. Полагал, что разговариваю с понимающим человеком.
— И все-таки вам придется это сделать.
— Вот еще.
Он перестроился, переменился. Выражение на лице теперь было холено наглым. Все ясно, подумал я, капризное, заласканное, терроризирующее домашних существо. Пуп, маленький сатрап.
Взяв папку за хохолок, он отвернулся от меня и походкой гения направился к эскалатору. Я выскочил из-за стола, догнал и, с силой ухватив за воротник, бросил его назад. Он едва не упал. Нахохлился и запищал:
— Не буду. Все равно не буду. Милицию позову. Вы не имеете…
— Удавлю, — гневно, с подтипом пригрозил я, дыша ему в сальный пухлый рот. — Понял? — Никогда ничего подобного я за собой не знал. Откуда во мне вдруг поднялась эта приблатненная грозность? Но подействовала она безотказно.
Он смяк. Трусливая, паникующая его душонка голенькой показалась передо мной… Опустившись на колени, долго шарил под столом. Нашел бумажку, поднялся. Дисциплинированно спросил:
— И куда ее теперь?
Я показал на стоявшую в углу зала урну. Он, брезгливо держа бумажку двумя пальцами, сходил и выбросил. Издали, расхрабрившись, спросил жестом несломленного, хотя и незаслуженно униженного: так, что ли? правильно? Я кивнул. Он достал из кармана платок, тщательно вытер руки и выбросил платок в ту же урну. Поправил очки, вновь принял позу гения и величаво, внутренне возвышаясь над толпой, потопал восвояси.
Ссора
В конце месяца, чтобы чуточку поднять мне зарплату, заведующая отделом литературы дала мне пачку «Записок адвоката» Брауде, предупредив, чтобы я продавал эту книгу осторожнее, по одной и с паузами, иначе, мол, разнесут стол я самого тебя, чего доброго, задавят.
Я внял совету и так и поступил. Продавал, как дарил, на выбор, и все шло спокойно. Оставался последний экземпляр, когда вышел казус.
Двое энергичных мужчин, опрятно одетых, одновременно обратили на книгу внимание и конечно же загорелись ее иметь. Один из них, на мгновенье опередив другого, торопливо взял книгу, а второй спешно
