День до вечера - Геннадий Михайлович Абрамов

— Простите… с чем согласна?

— Ой, молодой человек, — раздраженно тряхнула она головой, — зачем еще какие-то слова, пустые объяснения?

— Действительно, не надо.

— Не издевайтесь, пожалуйста.

— Боже упаси, я и не думал.

— Ладно… Когда вы принесете мне книгу?

— Пока не знаю.

Она резко повернулась ко мне и с ненавистью бросила в лицо:

— Плату вперед, да?

Я начал подозревать, в чем дело… Спрятал, придушил улыбку, загнал ее в угол рта.

— Послушайте, девушка, — сказал, стараясь придать голосу ровность и спокойствие. — Вы мне симпатичны, и я, пожалуй, пошел бы вам навстречу. Но почему вы решили, что книга так близко? Для того, чтобы она стала вашей, еще нужно хорошенько поработать.

Она испугалась, услышав, как я это сказал. Бедная, милая, прехорошенькая любительница Анны Андреевны! За те три дня, что мы не виделись, настрадавшись, намучившись, мысленно пережив все то страшное, низкое, гибельное, что по ошибке для себя назначила, она, должно быть, свыклась с мыслью, что по крайней мере книга — утешение в несчастье — у нее непременно будет. Что все дело только в оплате, в цене. И коль скоро она решила, что заплатит, стало быть, и книга совсем рядом, на полке или ночном столике, уже в закладках, и лишь протяни руку… И вдруг!.. Вся ее борьба напрасна?

— Вы что? — воскликнула она в испуге и гневе. — Мы же договорились. Вы издеваетесь надо мной?

— Нисколько. Я вам говорю, как в действительности обстоит дело.

— Таа-ак… А я-то, дура… Ой, боже мой, — она закрыла лицо руками. — Стыд какой.

— Стыд?.. Вы о чем?

— Не притворяйтесь, — она сняла руки с лица и стояла теперь озадаченная, сердито взволнованная, в забывчивости больно и часто прикусывая вспухшую раскрасневшуюся нижнюю губку.

Я искоса наблюдал за ней. В ней явно происходила какая-то борьба.

Некоторое время она невидяще смотрела поверх плывущей мимо толпы. И вот что-то дрогнуло в ее лице. Она покраснела. И неожиданно приблизившись, воровски, быстро, сухо стиснула под столом, мою руку. Испугавшись, было отпустила, но сейчас же вновь поймала, и вдруг перевела, и, прижав, пристроила ладонь мою на своем бедре. Сквозь легкую ткань платья я чувствовал, какая она горячая. Мне немедленно передалось ее волнение. Я, признаться, не ожидал ничего подобного. И так мы стояли какое-то время, оба взволнованные, тихие, мимо текли люди, а она под столом сжимала мою руку на своем бедре.

— Вот… видите, — наконец прошептала она. — Я готова. — Ее бил озноб.

— Вижу, — сказал я и отнял руку.

Она потупилась, опустила голову и будто хотела теперь куда-то подальше, совсем упрятать свою дрожащую руку, укорявшую ее в постыдной, непростительной смелости… Затем, помолчав, переждав, пережив минуту, вновь вызвала теперь утихшую храбрость и потерянно-стыдливым шепотом спросила:

— В таком случае… когда?

— Что — когда?

— Ой, не мучьте меня. Я на все готова, неужели вы не видите?

— Вы завтра придете?

— Если нужно, да.

— В обычное время?

— Как хотите.

— Приходите. Завтра и решим.

— Но… — она вновь покраснела. — Я же должна… приготовиться.

— Приготовиться?.. А, да, конечно. Готовьтесь на завтра.

— Я приду и мы сразу уедем?

— Куда уедем?

Она обреченно пожала плечами.

— Ко мне. Я так поняла.

— А, да-да… Немедленно, как только придете.

— Но, — тверже, увереннее сказала она, — но не раньше, чем я увижу книгу.

— Разумеется, слово джентльмена.

— Боже мой, — прошептала она, — боже, мой, — закрыла лицо руками и торопливо, убито, сбиваясь на бег, пошла из зала.

Я заранее решил подарить ей свою Ахматову.

Конечно, расставаться с книгой мне было безмерно жаль. Всю ночь я боролся с собой… Девушка мне нравилась… Под утро уснул, и снилась мне нечаянная, возвышенная наша близость…

На следующий день встретились. Выглядела она плохо. Должно быть, и я не лучше. Прежде чем отдать книгу, поинтересовался, как ее зовут. «Оля» — сказала она. Я назвал себя и выложил книгу. Она уныло приняла ее и опустила в сумочку.

— Все. До свиданья. Всего хорошего, Оля.

Сначала она не поняла. Затем глаза ее расширились, брови вспрыгнули, рука растерянно поднялась к лицу и следом безвольно, мякло опала. Побледнела, потом покраснела.

— Нет, — сказала. — Нет, я так не хочу.

— Ничего, ничего, берите.

Она замотала головой:

— Нет, нет, — и заплакала.

Я вышел из-за стола и, положив руку ей на плечо, неумело, робко стал успокаивать.

Незнакомая пожилая женщина, шедшая в толпе, оскорбилась и заворчала:

— Безобразие, гнусность. Что вы себе позволяете тут?

— Я? Я ничего.

— Он ничего, — сказала Оля и попробовала перестать плакать.

— Как это ничего? — возмущалась женщина. — Что я, слепая?

— Успокойтесь, — сказала ей Оля мирно. — Все в порядке, — и вдруг прижалась ко мне и поцеловала. — Спасибо. Я этого никогда не забуду.

— Не стоит. Читайте на здоровье. — Признаться, я уже бранил себя за ненужное, чрезмерное благородство — жаль было книгу, жаль.

Оля в нерешительности и смущении постояла передо мной.

— Тогда я… побежала, ладно?

Я кивнул. И она побежала.

— Ах, если у вас тут любовь, тогда я извиняюсь, — с прежним осуждением произнесла женщина.

— Любовь, гражданка, — вздохнул я. — Конечно, любовь.

Давка

Обыкновенно, прибыв на место, я прежде всего раздевал пачки, раскрывал картонные коробки и вынимал россыпь, все это укладывал в определенном порядке на полках в пазухе стола, собирал и связывал бумажный мусор, веревки, чтобы не мешались под ногами, и лишь затем, совсем приготовившись, приступал к продаже.

На этот раз все поломалось, сдвинулось, перемешалось.

С собой у меня было пять пачек книжечки с эффектным названием «Разлад», и, опасаясь не успеть продать такое количество за вечер, я, не приготовившись, сразу бросил несколько экземпляров на стол.

Их сейчас же купили и попросили еще.

Я обрадовался, что на книгу есть спрос, выложил стопой еще экземпляров двадцать, продолжая тем временем освобождать от остального, товара тележку.

Краем глаза вижу: хватают, листают, однако не покупают, ждут, следят друг за другом. Но вот купила одна — тучная женщина с сиплым дыханием; торопливо, судорожно даже, расплатилась и, уходя, прочувствованно меня поблагодарила. Ее спросили вдогон: «А что, хорошая книга?» — «А вы разве сами не видите?» — сказала она. И ушла.

И с этой минуты меня взяли в плен. Тележка с неснятыми коробками, пачки других книг, мешаясь, так и остались лежать неразобранными… С неслыханной скоростью образовалась толпа. Покупатели выучили цену, и многие теперь тянулись, бросали через головы впереди стоящих мелочь мне на стол и просили (требовали) дать книгу, даже не взглянув предварительно на нее.

И, конечно, тотчас нашлись и недовольные. От меня стали требовать порядка.