День до вечера - Геннадий Михайлович Абрамов
Убрать рабочее место и избавиться от мусора — непременный финальный ритуал. Закончив работу, я прятал непроданные книга в стол, брал веник, совок и подметал, собирал и ссылал все в специальные старые, отработавшие свое, еле живые коробки. Туда же заталкивал оберточную бумагу, картонки, веревки, обрывки билетов. Тючок привязывал к тележке и вез, поднимался наверх, на улицу. Искал урны, опорожнял.
Еще и обыщешься, покамест найдешь, куда выбросить. Зачастую урны забиты, переполнены, и вот громыхаешь из улицы в улицу с мусором, ищешь. Ну, и настроение при этом соответственно тоже мусорное, гадкое.
Да ладно бы еще найти и выбросить, и дело с концом. Бывало, что и конфликт выйдет.
Как-то, уже изрядно поплутав по улицам, собрался было опростать коробки у полупустой урны, и слышу блажной рявк:
— А ну, вали отсюда к… матери!
Оглянулся. Наступает, идет на меня бородач с метлой. Сапоги, ковбойка, клеенчатый передник. Дворник, стало быть. Сравнительно молодой, лет тридцати пяти. Интеллигентное волевое лицо, но уж очень угрюмое. И крепкий весь, плотный, под короткими рукавами ковбойки веселятся вздутые бицепсы.
— Пустые урны, — говорю. — Почему нельзя?
— Разворачивайся, слышал? Я повторять не люблю!
Во мне поднялось ответное раздражение. В самом-то деле, что еще за новость? И тут командиры — прямо спасу нет.
— Есть, товарищ генерал, — говорю. — Будет исполнено.
А сам начал отвязывать. Он увидел, сказал:
— В лоб дам.
— Пожалуйста, — а сам не слушаюсь, продолжаю.
Он зло ухватил меня за руку и оторвал от веревки. И вдобавок пнул тележку сапогом.
— Я не шучу, парень. Врежу.
— Послушайте, начальник, — говорю. — Я в вашу работу не вмешиваюсь. И с приказаниями к вам не пристаю. Мне нужно выбросить мусор. Стоят пустые урны. Между прочим, специально для мусора. Что вы от меня хотите, не понимаю? Почему я не могу выбросить мусор в положенном месте?
— Я тебе объясню, сопляк, объясню. Вот ты сейчас завалишь до верху бумагой, а потом все будут швырять мимо, рядом. А мне убирать.
— Ну и что? Это ваша работа.
— Не понимаешь?
— Ага, тупой.
Он вновь вспыхнул, взъярился, стиснул мне локоть, развернул и стал пихать:
— Вали, парень, вали. Ты мне надоел.
— Почему вы мне «тыкаете», между прочим? За кого вы меня принимаете?
— За того, кто ты есть.
— Торгаш?
— А кто же?
— У меня, между прочим, высшее образование. Я инженер.
— Удивил, — хмыкнул он. — И я инженер, ну и что?
— Инженер! Вы тоже?
— А что, не похоже?
— Да нет… Но разговариваете как-то странно… Как… дворник…
— Тут заговоришь.
Гнев его спал. Мы помолчали. Я помнил, что мне надо выбросить мусор, и, чтобы уластить его и добиться своей цели, наиграл повышенный интерес к его персоне.
— Наверное, вы научный работник? Обрыдло ходить на службу? Необходимо свободное время? Затеяли какой-нибудь свой труд?
— Примерно.
— Работаете дворником, ненавидите эту работу, но у вас просто иного выхода нет?
— Предположим. Куда ты клонишь?
— Да никуда, собственно. Я только хочу сказать, что зря вы так на меня. С кулаками. Силой. Ведь мы с вами, между прочим, в одинаковом положении.
— Ну, и что? Прикажешь извиняться перед тобой?
Я замолчал, опасаясь вновь вызвать его гнев. Однако время шло, а коробки все еще были полны. И я опять вылез с вопросом.
— Не ошиблись с этой работой? — осторожненько спросил.
— А ты? Не ошибся?
— Нет, — подумав, уверенно сказал я. — Нет.
Лицо его слиплось в усмешке — не поверил. Отвернулся и отошел.
Я стал развязывать коробки. И думал: вот он сломал свою жизнь. Прав или нет? Как надолго хватит у него сил, если он уже теперь озлоблен, черств, груб? Не напутал ли? Не переоценил ли себя? Своими руками делать свою судьбу, менять, строить заново могут только веселые люди — так я до сих пор считал. Или — нет? Или я ошибся?.. Когда, высыпав мусор, я собирался уходить, он подошел и хмуро, с прежним раздражением сказал:
— Последний раз, парень. Ищи другое место.
— Хорошо, — ответил я как можно мягче. — До свиданья.
Он не ответил… Нет, вряд ли я ошибся. Так нечуток, захлопнут, зол. Душа, видно, в тесноте, в стеснении, а в духоте человеку ни распрямиться, ни сделать что-нибудь стоящее. Напутал, заблудился, и надо ему, наверное, возвращаться…
Мать и дитя
Крепенькая, светловолосая девочка лет пяти, держась одной ручкой за мамину юбку, другой тянулась книжку взять. Ростом она покуда стол не догнала, вставала на цыпочки и все равно ничего увидеть не могла. Шарила, водила рукой поверх детских книг, сминала мягкие обложки, ломала мне витрину.
Мама делала дочке замечания, смахивала ее руку, говорила:
— Нельзя, не смей. Это чужие книжки, дядины.
— А моя? — спрашивала девочка, и снова рука ее тянулась потрогать книжку.
— Любит книги? — спросил я маму.
— Да как вам сказать. Маленькая она еще.
Я наклонился через стол к девочке:
— Ах, как хочется книжку, правда?
Она смутилась и спряталась за маму. Затем выглянула, и, правильно решив, что здесь не очень строго, снова потянулась к книге.
Спустя минуту-другую, мы уже играли с нею в гляделки; по-видимому, в новую для нее игру. Играли оба с удовольствием.
И мама, оторвавшись от книг, обратила на нас внимание. Заулыбалась, потеплела, сама, не мешая, включилась в игру. Кому-то понравилась ее дочь, кто-то ее дочке понравился — стало быть, и ей, маме, этот кто-то уже заранее приятен. Мама развеселилась, разыгралась, благодарно на меня посматривая. И так ей самой понравилось быть участливой, открытой, внимательной, улыбаться и вместе с посторонним восхищаться собственной дочерью, что она как-то растаяла, расслабилась и, хотя (я видел) не собиралась ничего покупать, вдруг взяла и купила девочке книгу.
— Дороговато, — сказала, — ну, ничего. Пусть порадуется.
— Конечно, — поддержал я. — Пусть.
— Скажи дяде спасибо.
— Пасибо, — сказала девочка.
На меня она уже не смотрела. Прислонив книжку к спинке стола, кулачком перебрасывала страницы, показывала на картинки и что-то увлеченно сама себе объясняла.
— Вот уже и счастливый ребенок, — сказал я маме.
— И не говорите. Много ли им надо?
— Пусть радуется.
И вдруг мы услышали характерный треск. Мама метнулась вниз и резко сдернула с пола девочку — малышка села на пол, чтоб удобнее смотреть книгу.
— Что ты наделала? — Оказывается, девочка листала-листала книжку и, заигравшись, разорвала. — Что
