Фундамент - Алексей Филиппович Талвир

Ельнинская операция, как стало известно позже, — рядовой эпизод Великой Отечественной войны. Не все знали и то, какой ценой была достигнута эта победа. И все же освобождение города сыграло свою великую роль — оно подняло моральный дух защитников столицы: на фронте наступил перелом, отныне наши войска не отступят ни на шаг. Так думали многие, именно так решила и Харьяс. Этот вечер для нее и ее соседок, девушек-медичек, стал праздничным. Они долго не могли уснуть, мечтали о скорой победе над врагом.

Ночью женщин разбудил резкий стук в окно. Это был посыльный от командира медсанбата: привезли раненых. Все ясно: дивизия вступила в бой.

Фейга и Рита заметили, как побледнело смуглое лицо Харьяс. Поняли, она боится среди раненых встретить своего мужа.

Одевшись, все трое вышли из дома и, спотыкаясь в темноте о подмерзшие кочки, торопливо, почти бегом, направились на другой конец деревни. Там, у здания школы, где были размещены приемный пункт и операционная, уже сновали люди с носилками. Это санитары снимали раненых с подвод, на которых их доставили сюда с поля боя. Командир медсанбата, накинув на шинель белый халат, обеспокоенно ходил по классным комнатам школы, переоборудованным в палаты приемного отделения. Увидев Харьяс, подозвал ее к себе:

— Аптеку придется отсюда куда-нибудь перебросить. Необходимо срочно развернуть еще несколько палат.

Харьяс предложила под аптеку квартиру, в которой жила.

— Это слишком далеко, — не согласился командир медсанбата. — Ладно, это дело пока отложим. Помогите принять раненых.

Харьяс, как, впрочем, и всем работникам медсанбата, не терпелось узнать хоть что-нибудь о ночном бое. Но никто из них не посмел расспрашивать раненых. Понимали, ребятам не до разговоров, все они обессилены, обескровлены, нуждаются в срочной медицинской помощи. Лишь у последнего солдата, оказавшегося легко раненным, Харьяс дрогнувшим голосом, чуть шевельнув губами, тихо спросила:

— Вы из какого полка?

Оказалось, из артиллерийского дивизиона и майора Чигитова он не знал.

Все слышнее становился гул орудий. Казалось, совсем неподалеку за темной полоской леса, багровым заревом в полнеба, тревожно расползалось пламя пожара. Горела деревня. Быть может, та, которую совсем недавно они покинули.

Нет, не такой легкой будет победа, как думалось…

Когда Харьяс отпустила медикаменты и перевязочный материал, командир медсанбата поручил ей новое дело — эвакуацию тяжелораненых в тыл, в полевой подвижной госпиталь.

Регулировщики, стоявшие на дороге, направляли все машины, идущие порожняком на восток, в медсанбат.

Рита торопливо записывала фамилии и номера задержанных машин, делала отметки в путевых листах, куда и сколько человек нужно доставить.

Среди шоферов встречались и такие, которые с неохотой брали раненых, ссылались на срочное задание — доставить на передовую снаряды, мины или продукты. Возмущенная медсестра так отчитывала этих водителей, что Харьяс, вспыхнув, выбегала на улицу.

Утром во дворе школы, когда Харьяс размещала раненых по машинам, появился Явушкин. Беззаботно посвистывая, он нес на плече сложенные носилки.

— Идите во вторую палату, — сказала она ему вполголоса.

Явушкин, ничуть не смутившись, свободной рукой показал на ухо — не слышу, мол. А через несколько минут с медсестрой вынес на своих носилках тяжелораненого из палаты, которую указала Харьяс.

К обеду эвакуация была завершена. В медсанбате остались нетранспортабельные и легкораненые, которые через несколько дней лечения смогут вернуться на передовую.

Харьяс обошла посты дежурных медсестер — нет ли новых требований на медикаменты и перевязочный материал. Возле операционной встретила Мурзайкину. Уга была чем-то взволнована.

— Если можешь отлучиться на несколько минут, пойдем со мной, поможешь мне выполнить одно задание командира медсанбата, — сказала она.

— Хорошо, но сначала зайдем в аптеку. — Харьяс передала Рите требования на медикаменты, распорядилась кое-что сделать к ее возвращению и пошла вслед за Угой. Та остановилась у двери с табличкой: «Кабинет физики».

— Тетя Харьяс… — Так Уга не обращалась к ней с тех пор, как они работали на Вутланском химзаводе. — Начальство предлагает мне пройти специализацию по хирургии. Как ты думаешь, согласиться?

— А Иван Филиппович… что говорит он?

— Ему давно все равно — терапевт и, хирург или… патологоанатом.

— Что с тобой, Уга? Ты снова на мужа наговариваешь. Опять поссорились?

— Опять… Еще не помирились, — ответила та, явно на что-то намекая. Но на что?

Уга, вроде бы сразу потеряв интерес к мнению своей старшей подруги, повела ее через класс в маленькую комнатку, где стояли стол, стул и несколько физических приборов.

— Посиди здесь. Дверь не закрывай, в классную комнату не выходи, чтобы там ни происходило. Только слушай. Договорились?

Харьяс, не понимая, что все это значит, только слабо улыбнулась, вскинув тонкие черные брови.

Через несколько минут кто-то хлопнул дверью физического кабинета.

— Ну, садитесь, Явушкин. Итак, расскажите, что же с вами случилось? — услышала Харьяс.

Явушкин не то простуженным, не то пропитым голосом ответил:

— Ничего не слышу. Может, товарищ военврач, на бумаге напишите? Видите, чего со мной, честным советским бойцом, проклятущая германская бомба наделала!

— Ну, ладно, ладно… «честный советский боец», «бомба наделала». Там, где вы находились, и не бомбили еще, наверное. Ну-ка, встаньте вот здесь, повторяйте, что я буду говорить: три, пять… Что, не слышите? Ну, а вот так: три! — громко крикнула Уга в самое ухо Явушкину.

— Не слышу, товарищ военврач. Наверное, вся барабанная перепонка лопнула.

— Наверное, наверное. Ладно, Явушкин, идите.

Харьяс услышала его тяжелые, неторопливые шаги, скрип рассохшихся деревянных половиц. И вдруг тонкий стон стекла!

Это Уга, не спуская глаз со спины Явушкина, сбросила со стола стакан. Пухвир, ожидавший чего угодно, только не этого, стремительно обернулся.

— Вот видите, Явушкин, какой хороший у вас слух. А вы: «барабанная перепонка лопнула!» Все у вас на месте, все, кроме совести. Как только земля вас держит? В тылу дивизии, в комендантской роте не хотели служить. Теперь на передовую пойдете!

Явушкин нагло ухмыльнулся.

— Ничего, согласен, только по моей профессии, в музыкантскую команду.

— А если вы и там будете симулировать глухоту?

— Не буду. Это была форма протеста. Музыкант я, музыкант, а не землекоп. Нашли дурака землянки копать для разных там тыловых крыс. Передовой пугаете, под пули гоните… не знаете, как от меня избавиться, чтоб вашей крестной веселей жилось. Не беспокойтесь, не стану я им мешать.

— Это какой еще крестной? Что вы говорите!

— Как какой? Моей бывшей законной жене, Харьяс Харитоновне. Диплом инженера имеет, обязана на заводе боеприпасы выколачивать, внука нянчить, а она на фронт прикатила за своим сожителем! Боится, с молоденькими телефонистками да медсестрами будет путаться.

— Замолчите, Явушкин! Честное слово, будь на то моя воля, я таких вот людей близко не допускала бы к линии фронта.

— Ой, как бы я вас благодарил,