Фундамент - Алексей Филиппович Талвир

Прочистил винтовку, набил патронами подсумок, повесил на ремень гранаты и саперную лопату, рассовал по карманам телогрейки сухари и колбасу, все это он проделал машинально, почти бездумно, подражая товарищам.

В сумерки авторота заняла заранее подготовленные траншеи у рощи, откуда были сняты подразделения второго батальона и переброшены на стык двух полков. Сергею показали огневую точку рядом с пулеметчиком Филиппом Кокки. Тот был, как обычно, добродушен, острил по адресу фрицев, которых он вмиг скосит, как коса траву. Сергей не обращал внимания на болтовню и шутки земляка.

Ночь прошла относительно спокойно, только на правом фланге дивизии раздавались выстрелы.

Утром подошло обещанное подкрепление, которое заняло позицию автороты. Над траншеями раздался повеселевший голос комиссара Ятманова:

— Шоферам выходить во второй эшелон! Идите быстрее, и чтобы духу вашего здесь не было!

За грубоватым тоном он скрывал радость: водители автомашин снова займутся своими делами — будут подвозить боеприпасы, продукты, отправлять раненых. Без автотранспорта нет боеспособного воинского соединения.

Комиссар подозвал к себе Сергея Чигитова:

— Будешь служить в штабе дивизии, — сказал он, — капитан Мурзайкин знает.

9

В сопровождении санитара Апухтина добралась Харьяс до Петровского рано утром. На ней был видавший виды зипун, в руках — потертый чемоданчик.

Апухтин, разведав, что деревня занята немцами, остался на опушке леса.

Харьяс направилась к третьему от края дому, где был оставлен ее раненый муж.

Толкнулась в калитку — заперта. Поднялась на крылечко с фасада дома, выходящее прямо на улицу. Едва взялась за металлическую скобу, дверь распахнулась. На пороге стояла пожилая женщина в деревенском сарафане, ситцевой кофточке и темном переднике. Несомненно, старушка из окна заметила Харьяс, догадалась, кто она, и поспешила навстречу.

— Здравствуйте, доброе утро, проходите, — тихо проговорила хозяйка дома.

— Здравствуйте, — почему-то тоже полушепотом отозвалась Харьяс. — Я не ошиблась, вы тетя Нюра Конюшкова?

— Нет, не ошиблись. Я и есть тетя Нюра, а еще меня зовут Захарьевна.

— Я — жена Кирилла Герасимовича, — поспешила представиться Харьяс. — Где он? Как он себя чувствует?

И тут же, раскрыв чемоданчик, начала выкладывать на уголок стола вату, бинты, медикаменты, банки со сгущенным молоком и тушенкой. Маленькие, озябшие руки Харьяс так и мелькали. Можно было подумать, что раненый муж лежал перед ней и оттого, как быстро она приступит к делу, зависело, выживет ли он.

Тетя Нюра молча стояла в передней, сложив руки под фартуком.

Сначала Харьяс подумала, что женщина не отвечает ей, боясь провокации.

— Какая у него температура? — продолжала Харьяс. — Измеряли? Он что-нибудь ел сегодня? Пожалуйста, проведите меня к нему быстрее.

Хозяйка дома попыталась что-то сказать.

Харьяс, испугавшись, что произошло непоправимое, отпрянула к стене, вскрикнула:

— Он… умер?! Да?! Отвечайте же!

По улице промчались несколько мотоциклов с колясками. Тетя Нюра, взглянув на окно, перекрестилась:

— Живой твой муж, живой. Поправляться начал. И, слава богу, вчера успели увезти его отсюда. Слышно, по деревне пойдет обыск… Советских командиров немцы расстреливают на месте, если найдут.

— Куда увезли? Разве вам не говорили, что мы придем за ним?

— Партизаны увезли. Не беспокойся. У них там, в лесу, свой лазарет есть. И врачи хорошие. В районной больнице до войны работали.

Харьяс почувствовала слабость в ногах и головокружение.

— Ты что? Немцев испугалась? — спросила тетя Нюра, заметив, как побледнела гостья. — Не бойся, я скажу, что ты моя племянница из деревни Дубки. Зовут тебя Дусей Спиридоновой. Запомни. Пришла ко мне, чтобы спастись от бомбардировки. Вашу деревню бомбят, потому что там стоят войска. Много их. И пушки есть, и танки. Так и говори, если спросят. А муж твой в надежном месте, не беспокойся. И чувствует себя лучше. Жар упал. Вчера, когда пришли за ним партизаны — бухгалтер и бригадир нашего колхоза, — Кирилл Герасимович съел перед дорогой целую плошку гречневой каши с топленым молоком. Похвалил, дескать, такой вкусной еды он никогда не видывал и не едал. После войны, сказал, будет каждый день есть гречневую кашу с таким вот топленым молоком. Так что считай, ему повезло.

На улице послышались стрельба, кудахтанье кур и отчаянный поросячий визг.

— Не беспокойся, это немцы у соседей шуруют. Не первый раз. У меня тоже побывали. Живности у меня не было, так из погреба все уволокли: кадушку меда, бадью масла топленого, три ящика с яблоками, десяток банок с вареньем — все забрали, нехристи. А я еще и рада была, что тем кончилось, на чердак не заглянули. Там твой муж лежал.

Харьяс собиралась расспросить, как ей связаться с партизанским отрядом, в котором ее муж, но в дверь забарабанили. Ввалились двое немцев с автоматами. Их сопровождал штатский человек в фуфайке — бригадир. Тетя Нюра мгновенно смахнула со стола медикаменты в порожнее ведро, стоявшее у печки, сверху бросила в него картофельные очистки.

Чтобы не выдать своего замешательства, Харьяс схватила со стола чистую хлебницу и стала мыть ее, подставив под умывальник над лоханью.

— На окопы! — объявил бригадир, подозрительно оглядывая Харьяс.

— Это моя племянница Дуся, — объявила тетя Нюра, — у нее сердце больное, она пусть посидит дома, а рыть окопы я сама пойду. Только сперва обед приготовлю.

Немцы в один голос закричали:

— Шнель! Шнель! Бистро!

Бригадир был добрый человек, только угрожая расправой, его заставили собирать людей на трудовую повинность. Он посоветовал старушке посидеть дома, а «племянницу» отправить на работу.

— Я подберу ей что-нибудь полегче, — пообещал он.

— Да, да, бистро, бистро, — потребовали автоматчики.

Так Харьяс очутилась среди девчат и молодух, согнанных из трех деревень. Женщин было более двухсот. Их охранял десяток вооруженных солдат. Работой руководил поджарый лейтенант с белесыми ресницами.

Он знал несколько русских слов и, размахивая руками, объяснял и показывал, как следует рыть траншею между двумя высотками. К Харьяс, начавшей долбить ломом мерзлую землю, пристроилась молчаливая русоволосая девушка, в ватном полупальто и кирзовых сапогах. Вскоре они разговорились, познакомились. Девушка назвалась Наташей. Она была местной жительницей. Когда Харьяс сказала, что она племянница тети Нюры Конюшковой и зовут ее Дусей, Наташа как-то загадочно улыбнулась.

Работа подвигалась медленно. Женщины только делали вид, что трудятся в поте лица. Лишь когда приближался кто-то из конвоиров, начинали усердно орудовать ломами и лопатами. И все же как «женский батальон» ни отлынивал от принудительного дела, к вечеру траншея длиною около трехсот метров углубилась почти на метр. Немецкий офицер, коверкая русские слова, объявил, чтобы завтра все снова